Лила, Лила - [61]

Эта сцена была знакома Мари по множеству фильмов. Наверно, теперь она должна выдохнуть: «О, Давид, какая прелесть!»? Или просто: «Это мне?» Или уместней сказать: «О, Давид, я не могу этого принять!»? Или просто прошептать «Давид» и этим ограничиться?

Давид пришел на помощь:

– Синий сапфир.

Мари вынула кольцо из футляра, осмотрела со всех сторон. Да, слово «прелесть» здесь вполне уместно.

– Его можно уменьшить, – сказал Давид, как будто знал в этом толк. – Или увеличить.

Она надела кольцо на безымянный палец. Сустав оказал легкое сопротивление, но и только. Кольцо сидела превосходно.

– Как влитое, – сказала Мари.

– Тебе нравится?

– Давид, оно просто прелесть. – «О» она опустила.

Мари чувствовала себя полной дурой. Во-первых, потому, что после первой же размолвки, первого же разочарования сбежала из общей квартиры и, как персонаж старой карикатуры, переехала к матери. А во-вторых, потому, что готова была уступить извинениям и синему сапфиру. Опять-таки как та бабенка с карикатуры.

При первом удобном случае она решила выяснить финансовые условия договора.

Когда Давид робко спросил:

– Можно мне тут переночевать? – она ответила:

– Нет. Мы поедем к себе.

И сама не знала почему – от любви или от растроганности.

Утром, когда Мари открыла глаза, в квартире пахло кофе. Давид стоял у кровати, обнаженный, с подносом в руках.

– Room service,[25] – сказал он.

– Сколько времени?

– Без десяти семь, – ответил Давид, стараясь не разлить кофе, потому что вместе с подносом пытался устроиться в постели. – Эспрессо, круассаны, масло, мед, свежеотжатый апельсиновый сок. Кажется, все?

Мари села, подсунув под спину подушку, забрала у него поднос. Давид скользнул к ней под одеяло.

– Когда ты успел сходить в булочную?

– Сразу после шести.

– А когда ты собираешься спать?

– В поезде. До Ганновера отсюда добрых шесть часов.

– А сколько было бы от Франкфурта?

– Два.

Мари покачала головой.

– Не надо было приезжать. – Она отпила глоток апельсинового сока. – Но я рада, что ты приехал.

– А я тем более. – Давид обнял ее за плечи. – Теперь это прекратится.

– Что?

– Разъезды. Скажу Джекки, чтобы он не соглашался на новые чтения. Выступлю только там, где уже дано согласие.

Мари положила голову ему на плечо.

– Хорошо. Тогда ты наконец сможешь писать.

Давид поднес к губам чашку с кофе.

– Вот именно.

Из приоткрытого окна долетал шорох автомобильных шин по мокрой мостовой.

– Когда расскажешь, о чем пойдет речь? – осторожно спросила Мари.

– Скоро.

39

Джекки, конечно, мог заказать завтрак в номер. Но по возможности, когда вечером не слишком засиживался за выпивкой, предпочитал столовую. Там у него был зарезервирован столик поблизости от буфета.

Джекки любил буфеты. Когда на собственной шкуре испытал, каково это – не знать, на какие шиши поешь в следующий раз, буфеты представляются воплощением роскоши. Джекки накладывал на тарелки все, что теоретически вызывало у него аппетит. А что не съедал, просто оставлял на столе.

Оставлять еду он всегда считал шиком. Как часто ему доводилось видеть, даже в ресторанах попроще, как посетители посреди обеда кладут прибор на тарелку и отодвигают ее от себя на символические два сантиметра. Невзначай, не прерывая разговора с соседями по столику или чтения газеты.

Еще ему нравились в столовой гостиничные постояльцы. Пожилые супруги, которые в городе проездом, менеджеры в командировке, молодые пары в свадебном путешествии, группы туристов, влюбленные, которые вовсе никуда не едут. Каждый день разные люди. Ему нравилось наблюдать за ними и при случае развлекать их воспоминаниями о собственных поездках.

После Франкфурта сам он никуда не ездил. Занимался делами, не отлучаясь из города. Переговоры насчет контракта с «Драко», «Лютером и Розеном» и «Кубнером» вел по телефону. Эвердинг сошел с дистанции первым. Восемьдесят пять тысяч евро – его максимальное предложение. Плюс экспозе и предварительный просмотр первых пятидесяти страниц рукописи.

«Драко» продержался чуть дольше. Клауса Штайнера заменили переговорщиком более высокого ранга, неким Ремлером, который сломался на двухстах тысячах евро. С экспозе и просмотром первых двадцати страниц.

Выиграл гонку «Лютер и Розен»: двести двадцать тысяч. Без просмотра рукописи. При двух-трехстраничном экспозе. Но с точным указанием срока подачи: через восемнадцать месяцев после подписания контракта. Проблема, которую Джекки решит, когда она приобретет актуальность.

Йене Риглер из «Лютера и Розена» лично приехал подписать договор. Они провели очень приятный вечер в «Серебряном лебеде», весьма фешенебельном ресторане прямо на берегу озера.

Риглер оказался большим знатоком вина и сигар и прекрасным слушателем. А в деловом плане был весьма предупредителен. Удовлетворился устным экспозе, сделав небольшие пометки в узком карманном ежедневнике.

Давид, сообщил ему Джекки, работает над историей молодого человека, который из любви к своей толстухе матери так жиреет, что уже не может выйти из дома. В один прекрасный день мать заводит новый роман и становится худенькой, как тростинка. Сын ужасно страдает от этого предательства, однако сам похудеть не в состоянии. Напротив, толстеет еще больше. И вот однажды, когда мать – раньше она делала так каждый день, а теперь лишь изредка – ложится с ним рядом подремать после обеда, он наваливается на нее и лежит так, пока она не перестает шевелиться.