Ликей - [112]

«Неправда!» — крикнул мне кто-то. Я положил шприц. Такое ощущение, что кто-то постучался в сердце, как стучатся в дверь. Было бы невежливо уйти, даже не спросив, кто там. И тут вдруг мне вспомнились слова, коренным образом противоречащие тому, что я только что думал. Я даже не сразу вспомнил, откуда это. Ты знаешь, мы читаем очень много религиозной литературы, запутаться можно. Но эти слова почему-то врезались в мою память, может потому, что тогда показались нелепыми какими-то.

«Ибо так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего Единородного, дабы всякий верующий в Него не погиб, но имел жизнь вечную».

Ты тоже не помнишь, конечно… это из Евангелия от Иоанна. Я встал, подошел к окну. Дождь перестал. Я бы с удовольствием сказал, что тучи разошлись, но это было бы неправдой. Тучи не разошлись.

Бог нас любит, подумал я, и попробовал поверить на минуту в эту совершенно простую, детскую мысль. Бог нас любит…

Он стал человеком для того, чтобы искупить наши грехи. Ведь мы на самом деле очень плохие люди. Очень плохие. Вот я, например, очень плохой, ужасный человек, я был черств, бессердечен, горд, из-за меня умерли Динка и ребенок. Да и сейчас я не лучше. Это я уже несколько месяцев ощущаю, и окружающие мне еще больше это демонстрируют… И этот грех нельзя простить, невозможно.

Но Он может прощать. Он ведь не для того пришел, чтобы судить, или чтобы учить нас — хотя и учить тоже, но это не главное. Он пришел, чтобы стать на место худшего, несчастнейшего, самого низкого и позорного человека, испытать самые страшные муки, которые мог тогда испытать человек… и это Бог, которому только пальцем шевельнуть — и всех нас в тот же миг не стало бы. Всемогущий, всесильный… Он так нас любил, что полностью отказался от своего всемогущества и стал одним из нас, самым несчастным. И вот это называется Искуплением.

Когда я это понял, то подошел к столу, выбросил ампулы и убрал шприц. Было ли это некое видение, озарение? Нет, я просто это понял, своей головой. Разумом. Скудным, человеческим разумом, не способным постичь Мировую Гармонию. Но это была очень простая вещь, это даже любой не-ликеид способен понять. И мысленно рассуждая, я оделся — я был полураздет — заправил кровать. Это самое удивительное, что Он умер ради всех людей. Даже тех, кто, собственно, Его убил. Он просто пришел в наш несчастный мир, лежащий во зле, и показал, что Он любит нас — всех. Даже тех, кто в Него не верит. И Он прощает наши грехи, Он-то имеет власть прощать.

Очень трудно передать и пересказать собственными словами то, что мне открылось.

Все это уже давно написано, и более умными людьми, чем я. Я просто спустился по лестнице. Я жил в многоквартирном доме, а внизу у нас всегда дежурил швейцар-охранник, на всякий случай. Сегодня на посту сидел пожилой мистер Черри, чернокожий с седой курчавой головой, почитывал газетку, рядом, на столе, стояла кружка с дымящимся кофе. И я вдруг почувствовал такую нежность к этому старику, просто непередаваемую — так я даже отца никогда не любил. И я подошел к мистеру Черри и впервые в жизни с ним заговорил.

— Доброе утро… кажется, дождь перестал.

Черри метнул на меня взгляд исподлобья.

— Доброе… сегодня обещают без осадков.

Я улыбался, и наверное, выглядел глупо — но мне это было безразлично.

— У вас до десяти утра смена? — спросил я.

— До десяти…

— Не тяжело ночью сидеть?

— Да не… я днем отсыпаюсь. Привык уже.

— А бывает, что заходят… ну, кого не приглашали? — продолжал я, весь в упоении от нового, незнакомого мне чувства. Было страшновато немного, но здорово.

— Да, бывает… наширяются и шастают… ну ничего, я копов вызываю, если что.

— Да вы можете кого-нибудь из жильцов вызвать, если помощь нужна. Мы ведь все обучены драться. Хоть меня можете вызвать, я всегда готов.

— Ну это не обязательно, — возразил швейцар, — а вы куда же так рано? Прогуляться захотелось?

— Да, прогуляться немного. Не спится что-то…

— В воскресенье — и не спится…

— А так всегда, — сказал я, — как вставать рано надо, так не получается, а как воскресенье…

— Это точно, — подхватил старик, — у меня тоже так…

Мы распрощались, улыбаясь друг другу, потом я вышел на улицу.

Погода в тот день и вправду улучшилась. Я шел пешком через весь город, сам не зная, куда. Людей на улицах было мало — воскресное утро. Но все же, хоть изредка, они попадались, и я смотрел на них с умилением, улыбался и даже здоровался — возможно, меня принимали за психа, но отвечали улыбкой, наверное, мое настроение было заразительным. И я рассуждал про себя, очень много чего-то говорил, думал… уже не помню, что. Что все эти люди равны, все одинаково значимы… все любимы Богом. Именно Богом, причем единственным, других богов нет и быть не может — иначе все Искупление теряет смысл. И я, красавец-ликеид, будущий астронавт, и вот эта толстая некрасивая тетка, и вот этот негр, подметающий улицу — мы все по сути одно и то же… И никакие не Великие Духи, мы грешные и слабые, мы дети — и только Он может нас поднять, сделать сильными, умными, взрослыми. Причем любого из нас… И я даже плакал… Ты знаешь, ведь я раньше вообще никогда не плакал. А тут научился. И с тех пор это у меня даже довольно часто бывает. Я вообще стал очень слабым и немощным.