Лик и дух Вечности - [9]

Мама и девушка, отдавшая ей туфли, познакомились и договорились, где смогут встретиться в ближайшее время. Мамина неожиданная знакомая назвала себя Машей Белкиной, сказала, что недавно окончила Литинститут. А мама подумала, что фамилия эта очень литературная, потому что пушкинская, и надо этой девушке не туфли вернуть, а их стоимость, да отблагодарить чем-то оригинальным, возможно, хорошей книгой. Нет, не книгой, — тут же поправила себя мама, — она же из творческих литераторов, и очевидно, недостатка в книгах у нее нет, а вот фигуркой из камня порадовать ее можно.

Конечно, если бы мама знала, что эта хрупкая хохотушка — жена заместителя главного редактора журнала "Знамя", к тому же грозного литературного критика, которого даже Пастернак побаивался, если бы могла предположить, что она общается с литературной знаменитостью, которая когда-то олицетворит часть литературной истории, то заробела бы, и дальнейшего контакта могло не получиться. Вот уж поистине не знаешь, где найдешь где потеряешь, где знание вредит, а где приносит пользу.

***

В ближайшие выходные на дачу, в осенние месяцы не часто посещаемую хозяевами, приехали Юрий Тихонович и Розалия Сергеевна, привезли маме, как они заметили, не любившей стряпню, угощение из домашних яств. Впрочем, об угощении было бы сказано, а на самом деле разговоры о нем служили лишь прикрытием — эти двое сами обожали посидеть на открытой веранде за роскошно сервированным столом да полакомиться тем, что не каждый день удавалось приготовить. Хотя главным фактором все же была не еда — она служила обрамлением интересной беседы.

Юрий Тихонович был по-домашнему мягок, в стареньком пальто, примятом, видавшем виды костюме и спортивной обуви. Он казался старше своих тридцати лет и лишь оттенял юность жены, которая была чуть старше моей мамы. А Розалия Сергеевна впервые распустила свои роскошные рыжие волосы и откровенно хвасталась ими, повторяя: "Я на даче всегда проветриваю прическу". Она не была красавицей — лицо круглое, в бледных веснушках, с незапоминающимися чертами — но эта рыжая грива, жесткая, необычайно густая и длинная, к тому же вьющаяся, в распущенном виде почти скрывающая фигурку, делала ее лесной нимфой, дриадой, материализовавшимся духом нежнейших лиан, прекраснейшей из прекрасных.

В общем обмене новостями мама рассказала им о приключении в Литинституте, о знакомстве с Марией Белкиной, спросила у Розалии Сергеевны про подарок для нее, нельзя ли у них в музее купить что-нибудь подходящее.

— Статуэток нет, — сказала та, — зато есть копии картин. К тому же они дешевле.

Это была стоящая идея.

— А можно на днях прийти к тебе? Ты сможешь уделить мне внимание?

— Да, в любой день, только часа в три по полудню, — согласилась Розалия Сергеевна. — И не выкай мне, пожалуйста, Ева, я для тебя просто Роза. Хорошо?

— Хорошо, — согласилась моя будущая мама. — Ева... Меня так никто не называл.

— А как надо? Евпраксия — Ева. Вполне логично!

— Да, конечно, — сказала новонареченная Ева. — Мне нравится.

— И мне тоже! — воскликнул Юрий Тихонович. — За это надо выпить, — и он налил всем сухого вина.

Ева один раз уже была в Пушкинском музее, правда, по делу — когда приходила на собеседование по поводу трудоустройства — поэтому экспозицию не осматривала. Розалия Сергеевна тогда пыталась устроить ее на должность литературного редактора в научно-технический отдел, где для внутренних нужд переводились получаемые из-за рубежа книги и журналы по музейному делу. Однако на собеседовании с завотделом выяснилось, что учительского образования, да еще на украинском языке, для такой работы недостаточно, и с этой идеей пришлось распрощаться.

— Кстати, девушки, — продолжил разговор Юрий Тихонович. — Кажется, кто-то из нас очень хочет стать писателем.

— Да, — сказала Ева, улыбнувшись. — Я хочу.

— Так вот, надо же знать законы этой среды, — улыбнулся Юрий Тихонович, — а они начинаются со сплетен и слухов.

— И что? — насторожилась его любопытная жена.

— А то, что в Москве появилась Марина Цветаева, эмигрантка из Парижа. Очень известная особа и талантливая поэтесса, как должно быть известно другим присутствующим тут лицам.

— В мой огород камешки, — понимающе кивнула Розалия Сергеевна. — Дочь нашего основателя, да?

— Именно.

— Я, конечно, слышала о ней, но читать не приходилось.

— Никому не приходилось, — Юрий Тихонович поднял руки и развел их в стороны, словно извиняясь или, вернее, отгораживаясь. — Ее у нас не издавали. Но в списках ее стихи ходят по Москве, оседают в библиотеках почитателей. Так-то, мои дорогие, — он прихлопнул ладонями по столу. — Надо найти выход на этих почитателей.

— Слушай, — вдруг с затаенным азартом произнесла Розалия Сергеевна, — а ты знаешь, что она по матери, как и я, Мейн?

— Серьезно?

— Да, я читала в одной исторической справке о музее, там приведена расширенная биография его основателя. А вдруг мы с ней родственники, а? Дальние.

Ева только водила глазами, посматривая то на одного собеседника, то на другого. У нее началось легкое головокружение от обилия совпадений.

— Так ведь и Юрий Тихонович тоже Мейн, — наконец, кашлянув, сказала она и тут же зажмурилась от двух устремленных на нее вопрошающих взглядов. — А что вы на меня так смотрите? Не знали разве? Ваши общие с моим мужем предки, Юрий Тихонович, тоже были Мейны, Фотий Фридрихович и Софья Дмитриевна.