Лицом к лицу. О русской литературе второй половины ХХ – начала ХХI века - [35]

По  Селижаровке, как в  море Галилейском,

два рыбака медлительно плывут…

И растворяются в  горячем зыбком блеске (30).

Метафизически окрашенный мотив «горячего блеска» преображен в мотив «расплавленного золота» христианской свободы в том стихотворении книги, где счастливый миг слияния человека с Богом через абсолютное подчинение человеческой воли воле Создателя знаменательно совмещен с высшей радостью отпускника – безрассудно детским прыжком вполне себе взрослого мужчины, «стокилограммового» отца семейства в воду:

Блеснёт в  глаза, стремителен и  жгуч,

о плоскость плёса преломлённый луч:

поджав ступни, теряя равновесье,

теперь Тебе, Господь мой, предан весь я,

в  прыжке прорвав кристальную плеву,

упругим брассом раздвигая воды,  —

из  серебра тоски моей плыву

в расплавленное золото свободы (32).

Но в том-то все и дело, что полная гармония между человеком и Богом достигается лишь на краткие мгновения, поскольку современный человек, ослабленный разъедающей его душу тоской, оказывается неспособным совершенно излечиться от нее даже в раю. Или в Горбово. Да и внешний мир с его политикой и войнами всегда готов коварно напомнить современному человеку о своем существовании:

Изгнанные раз из  рая,

мы  ль создать дерзаем свой?

Среди третьей мировой (11).

Или – еще неожиданней:

Бесшумно спустился паук с  потолка

спецназовцем, точку готовящим к  штурму… (15)

Не из этой ли пугающей ассоциации родилось короткое гадаевское увещевательное стихотворение, обращенное к жене, в котором отвратительной телевизионной современности с завидным упорством противопоставляется обретенный горбовский рай?

Свой страх уйми.

Рисуй с  детьми.

Трясись над ними.

Не с  нами СМИ.

И  мы  —

не с  ними (27).

Здесь (хотя это можно было бы сделать и раньше) настало время обратить внимание на еще одну особенность книги Гадаева, резко выделяющую «Июль» из ряда современных ему поэтических сборников. Разумеется, неплохо чувства добрые лирой пробуждать, но хорошо бы еще уметь делать это отлично. Сколько мы знаем безнадежно испорченных исполнением книг, написанных людьми, которым явно было что сказать… Константин Гадаев своим «Июлем» доказал, что исполнительского мастерства ему не занимать. Взять хотя бы финал только процитированного стихотворения, где «СМИ» противостоит «нам» не только на лексическом, но и на фонетическом уровне:

Не С наМИ СМИ.

И мы —

не С ниМИ.

Подобные гроссмейстерские поэтические ходы обнаруживаются едва ли не в каждом стихотворении «Июля», только делаются они неброско, без нажима и футуристической эффектности. Гадаев подолгу корпит над каждым словом, сдувает с него пылинки, вслушивается в него, проверяет, подгоняет. Метафоры и другие тропы он расходует бережно, чуть ли не по-плюшкински скопидомно. Гадаевское слово – это отобранное, выверенное слово, слово, мечтающее о пронзительной и прекрасной точности. В качестве образца достигнутой поэтом точности и вместо общего итога к этой заметке мне очень хочется подарить читателю свою самую любимую строфу из «Июля», в которой заветная мысль Гадаева воплощена в зримый образ изящно и без единого случайного слова, то есть – по-настоящему мастерски:

Зависнув в  воздухе, метнулась стрекоза,

в прозрачных крылышках, зелёно-голубая,

что Божье бытие способна доказать,

по  ломаной кривой малинник огибая (22).

«Я взял то же самое, и начал писать не про то» (О песне Б. Гребенщикова «Боже, храни полярников»)

В этой заметке, которую можно считать запоздалым подношением Борису Гребенщикову (далее – Б. Г.) к юбилею, я попробую подобрать интерпретационные ключи к его в меру загадочной песне «Боже, храни полярников» (далее – БХП), написанной в 1989 году:

1 Боже, помилуй полярников с  их бесконечным днем,

2 С  их портретами партии, которые греют их  дом;

3 С  их оранжевой краской и  планом на  год вперед,

4 С  их билетами в  рай на  корабль, уходящий под лед.

5 Боже, помилуй полярников  – тех, кто остался цел,

6 Когда охрана вдоль берега, скучая, глядит в  прицел.

7 Никто не  знает, зачем они здесь, и  никто не  помнит их  лиц,

8 Но во  имя их  женщины варят сталь, и  дети падают ниц.

9 Как им дремлется, Господи, когда ты  даришь им  сны?

1 °C  их предчувствием голода и  страхом гражданской войны,

11 С  их техническим спиртом и вопросами к  небесам,

12 На  которые ты отвечаешь им, не  зная об  этом сам.

13 Так помилуй их, словно страждущих, чьи закрома полны,

14 Помилуй их, как влюбленных, боящихся света луны;

15 И  когда ты помилуешь их и  воздашь за  любовь и  честь,

16 Удвой им  выдачу спирта, и  оставь их, как они есть[167].

Форма, в которую обличен этот песенный текст (обращение к Богу с просьбой, молитва), провоцирует вспомнить о знаменитой песне Булата Окуджавы 1963 года «Молитва» (она же «Молитва Франсуа Вийона»)[168]. Но еще ближе БХП к гораздо менее известной бардовской песне – «Молитве» Евгения Клячкина 1965 года; именно ее Б. Г. дословно цитирует в финале БХП: «Удвой им выдачу спирта, и оставь их, как они есть» (у Клячкина: «Господи, оставь их, как они есть»)[169]. В музыкальной же теме БХП, по наблюдению Александра Гаврилова, варьируется мотив прославленной песни Боба Дилана «I Pity The Poor Immigrant» («Мне жаль бедного иммигранта») 1967 года