Лицо порока - [32]

Домой я отправился прямо с бара — в приподнятом настроении и с бутылкой водки да парой шоколадок в кармане. Подвезли меня коллеги из редакции независимой городской газеты.

Женушка была дома одна. Дети опять отсутствовали — отправились в цирк. Это я принес им на днях билеты. Вот уже пару лет мне дает их бесплатно приятель — ответственный товарищ из запорожского цирка.

Аня встретила меня в своем теплом рабочем платье и толстых гамашах — значит, недавно пришла с работы и еще не успела переодеться в домашний халат. Прямо у входной двери я расцеловал жену в обе щеки.

— Милый мой алкаш! — устало улыбнулась он. — Ну, как теперь тебя ругать?

Я затащил ее в прихожую, рывком спустил до колен гамаши и начал лобызать ляжки: то одну, то вторую. Потом приподнял платье и перешел к бедрам. Входная дверь все еще оставалась открытой.

— Если соседи увидят, то скажут, что у нас не все дома! — промурлыкала Аня, когда я добрался до живота.

Дверь я все-таки захлопнул, дотянувшись ногой. И потащил жену на кухню. Там сразу извлек из кармана бутылку и изрядно подтаявшие шоколадки.

— Ага! — почти обрадовалась Аня. — Водка! Отлично! Выпей и — на бочок в люлю, а то, неровен час, зацелуешь!

— Нет! — заявил я со зловредной ухмылкой. — Водки не хочу. Я буду сейчас пить другой напиток!

— Интересно, какой? У тебя что, есть еще бутылка коньяка, да?

— Причем здесь коньяк?! — с пафосом вскричал я. — Буду лакать молоко из твоей груди!

Аня осуждающе покачала головой и игриво шлепнула меня пониже спины.

— Молоко, дорогуша, есть у рожениц. А я давным-давно не рожала. Так что придется тебе пить водку!

— У тебя всегда влажные соски! — заявил я, хищно осклабившись. — Вот эту влагу я и собираюсь испить.

— Тебе только позволь, так ты выпьешь не только эту влагу, — в крупных глазах жены уже блестели задорные искорки самодовольства.

Я взял ее под руку.

— А не пройти ли нам, мадам, в опочивальню? Я весь день мечтал завалить тебя в койку. Поверь, работать не мог — все время перед глазами стояло твое роскошное тело!

— Правда?

— Хватит болтать! В койку — ша-а-гом марш!

Аня, смеясь, повиновалась, покорно пошла за мной в спальню. Через минуту платье и гамаши жены уже валялись в углу, а мы, исполненные желания и нежности друг к другу, — на широкой кровати.

Да, великое дело вовремя потешить самолюбие женщины! Восхитись ею, дай ей почувствовать, что безумно хочешь ее, только сумей сделать это искренне, от всего сердца, и тебе многое простится.

Со всей дури ударил мороз. Зазвенел воздух, как натянутая тетива лука. Посинели, будто мертвецы, перепуганные деревья. И небо упало на землю, разлив по просторам обжигающую глаза голубень. Затаили дыхание степи, замерли: если сейчас налетит лихой казак-ветер, злобно размахивая плетью погибели, ох, и туго придется всему живому! Согнулась, упала на колени, как жалкая рабыня, полынь, запричитали галки и вороны, и даже провода на столбах заголосили.

Покачиваясь на ухабах, пробиваясь сквозь толщу холода, будто атомоход сквозь монолит льдов, рейсовый автобус медленно катился поседевшей дорогой. Я ехал домой в Запорожье из райцентра Вольнянск. Сегодня я, похоже, в последний раз видел своего старого друга Михаила живым. Он уже два дня находился без сознания. Эту ночь ему вряд ли удастся пережить. Так сказал врач — грузный, медлительный мужчина в дешевых очках с пластмассовой оправой, которого я привез на такси из районной больницы.

Мишка умирал, по сути, уже три месяца. Смертельный недуг острыми когтями вцепился ему в легкие и разрывал их на куски. Болезнь проявилась внезапно. Однажды, крепкий, как матерый дуб, Мишка почувствовал невероятную слабость и тупую боль в груди. Повалявшись несколько дней дома, он вынужден был вызвать участкового врача. Потом были райбольница, онкология в областном центре… Мишку подержали там пару недель и, толком ничего не объяснив, выпроводили домой. Каждый день, утром и вечером, к нему в квартиру стала наведываться медсестра и делать инъекции морфина. Мишка еще поднимался, сам ходил на базар и с трудом готовил себе покушать. Держался почти до середины декабря. Потом слег и уже больше не вставал.

Бывшая жена Надежда, узнав о тяжелом недуге Михаила, начала регулярно его навещать. А затем и вовсе поселилась в его квартире. Иначе было нельзя. Состояние больного требовало постоянного ухода и надзора.

В прошлый мой приезд, две недели назад, Михаил лежал на кровати совсем высохший и изможденный. Узнать его было почти невозможно. Прежними оставались лишь глаза. Живые, пытливые, яркие, они озаряли желтое, как перезревший лимон, лицо друга светом надежды.

Тогда он еще мог говорить. И даже шутил.

А сегодня… Источник надежды наглухо закрыт черными ставнями век, холодное дыхание смерти сковало мышцы лица, сделало его неподвижным, похожим на маску, до крайности заострило черты…

Два дня назад Мишка вдруг попытался подняться с кровати. Надежда испугалась, принялась его уговаривать не делать этого. Но он был непреклонен, ничего не хотел слушать. Надежде пришлось помочь Мишке встать на подгибающиеся ноги и, подставив крепкое плечо, поддерживая за талию, поводить по комнатам. Он прощался с квартирой. Потом, когда бывшая жена уложила его обратно в постель, улыбнулся благодарно и кротко. И закрыл глаза. После этого в сознание больше не приходил.