Личное дело. Рассказы - [121]

Среди солдат сержант Петр имел большой авторитет, несмотря на молодой возраст. Говорили, что в эскадроне, где он служил, дезертиров было меньше, чем во всей кавалерийской дивизии. Вероятно, настолько убедительным был его пример смиренного бесстрашия перед лицом опасности и ужаса. Как бы то ни было, в отряде его любили, ему доверяли. Когда дело уже шло к концу и оставшиеся части, теснимые со всех сторон, готовились пересечь прусскую границу, сержант Петр сумел сплотить вокруг себя группу солдат. Ночью ему удалось вырваться с ними из окружения. Двести миль он вел свой отряд через заполоненные русскими войсками и разоренные холерой земли. Но все это не ради того, чтобы избежать плена, спрятаться и попытаться спастись. Нет, он привел их в крепость, которую все еще удерживали поляки и которой суждено было стать последним оплотом обреченной революции.

Это походит на чистый фанатизм. Но фанатизм свойственен человеку. Смертные всегда поклонялись беспощадным божествам. Эта беспощадность таится в любой страсти, даже в само́й любви. Религия неугасимой надежды напоминает безумный культ отчаяния, смерти, уничтожения. Различие заключается в моральных побуждениях, проистекающих из тайных нужд и невысказанных стремлений приверженцев. Только для пустых людей все вокруг – тщета; и все – обман только для тех, кто никогда не был искренним с самим собой.

Как раз в этой крепости мой дед и оказался рядом с сержантом Петром. Семья деда жила по соседству с семьей С***, но сам он не был знаком с князем Романом, хотя тому, как выяснилось, его имя было прекрасно известно. Князь открылся ему однажды ночью, когда они сидели на крепостном валу, прислонясь к лафету.

Он хотел просить его об одной услуге – известить родителей, если его убьют.

Они говорили вполголоса, чтобы не разбудить спящих вокруг солдат. Дед пообещал выполнить просьбу, а затем спросил прямо, будучи весьма заинтригован внезапным признанием:

„Извольте, князь, но к чему такая просьба? У вас плохие предчувствия?“

„Вовсе нет. Просто не хочется оставлять родителей в неведении. Они понятия не имеют, где я, – ответил князь. – Если хотите, я могу оказать вам ту же услугу. Понятно, что как минимум половина из нас погибнет, так что наши с вами шансы пережить друг друга примерно равны“.

Тогда мой дед рассказал, где, по его представлениям, находились его жена и дети. С того момента и до конца осады они с князем держались друг друга. В ходе решающего штурма дед был серьезно ранен. Город пал. На следующий день сама крепость, с переполненным умирающими и трупами лазаретом, с пустыми складами и без единого неотстрелянного заряда, открыла свои ворота.

В течение всей кампании князь, всякий раз бесстрашно рискуя жизнью, не получил ни царапины. Никто его не узнал или, по крайней мере, не выдал его имени. Пока он исправно исполнял свой долг, оно никого и не интересовало.

Однако теперь ситуация изменилась. Как бывший офицер императорской гвардии, этот повстанец имел все шансы привлечь к себе особое внимание – внимание расстрельной команды на расстоянии десяти шагов. Больше месяца он оставался неопознанным среди отчаявшихся пленных, которыми были забиты крепостные казематы. Чтоб душа как-то держалась в теле, им назначили паек, но от ран, лишений и болезней в день умирало человек по сорок.

Так как крепость находилась в центре страны, в нее поступали все новые партии пленных, захваченных в ходе окончательного усмирения. Среди таких новоприбывших оказался молодой человек, приятель князя со школьной скамьи. Он узнал его и в крайнем смятении воскликнул: „Боже мой! Роман, ты – здесь!“

Говорят, что за эту минутную несдержанность он поплатился годами отравленной угрызениями жизни. Все это случилось в главном дворе крепости. Предупреждающий жест князя не дошел вовремя, и жандармский офицер, услышав возглас, решил, что в деле стоит разобраться. Расследование не потребовало много времени и сил: в ответ на категоричное требование назвать свое настоящие имя князь сразу признался.

Донесение о том, что среди пленных обнаружен князь С***, отправилось в Петербург. Его родители уже были там, в страхе и неуверенности ожидая худшего. Столица империи оказалась наиболее безопасным местом для аристократа, чей сын столь таинственно пропал из дома как раз во время восстания. Уже много месяцев старики ничего не слышали ни от него, ни о нем. Они старались не противоречить слухам о самоубийстве от отчаяния, которые ходили в высшем свете, помнившем о примечательной любовной истории, об искреннем и чарующем счастье, прерванном смертью. Однако втайне они надеялись, что сын их выжил и успел пересечь границу с той частью армии, что сдалась пруссакам.

Вести о его пленении стали для них сокрушительным ударом. Напрямую помочь ему было невозможно. И все же знатный род, положение, широкий круг знакомств и связей в высшем свете давали родителям возможность действовать окольными путями, и они, как говорится, горы свернули, дабы спасти сына от „последствий его безумия“, как, не колеблясь, выражался бедный князь Ян. Видные в свете фигуры обращались к влиятельнейшим особам, велись беседы с высокими сановниками, могущественных должностных лиц просили замолвить по этому делу словечко. В ход шли всевозможные тайные связи и влияния. Личные секретари получали солидные взятки. Крупная сумма досталась любовнице некоего сенатора.