Кен вышел из душа, его редкие волосы лоснились от воды, на нем были шорты с отутюженной складкой и рубашка с короткими рукавами и открытым воротом. Эта одежда вместе с коричневыми сандалиями на ремнях, какие обычно носят дети, делала его похожим на воспитанника закрытого учебного заведения, где ставят отметки за чистоту и аккуратность.
— Она ушла?
— А ты что думал? — ворчливо спросила Молли.
— Ну конечно, это она из-за меня ушла, — добродушно усмехнулся Кен. — Во всем всегда виноват старик Кен. А мне, между прочим, показалось, что она очень милая спокойная женщина. Я-то думал, что увижу этакую отщепенку в грязном платье. Чем сегодня кормим нашу ораву?
— Жарю мясо, сам видишь.
— Слава богу, переоделась, а то напялила платье в обтяжку, вот-вот лопнет. Пива хочешь?
— Переоделась, потому что замерзла. У меня, между прочим, есть шампанское.
— У-у-у, — промычал Кен, изображая глубокое почтение.
Он взял банку пива и пошел в столовую, Молли тоже достала из холодильника банку пива, сняла с полки стакан и пошла за ним. Кен сел в кресло перед телевизором, на экране появилось лицо ведущего.
— А вот и Ян, — сказал Кен. — Привет, Ян.
Молли села рядом.
— Знал бы ты, как я расстроена, — сказала она.
— Не говори про это, дорогая. Тебе же будет лучше. Эй, посмотри, нет, ты только посмотри, какой у Яна сегодня галстук.
— Когда она, маленькая, приходила сюда из их дома, а потом уходила, я бросалась на кровать и ревела в голос, каждый раз ревела.
— Только сейчас не реви.
Молли глотнула пива, откинулась и выпрямила плечи.
— Я уже выплакала все свои слезы.
— Давай послушаем Яна, а?
— Я запретила себе плакать, запретила. Ее уносило от меня дальше и дальше каждую неделю, что я ни делала, как ни старалась, все было напрасно. Будто отлив уносил ее, а я, бессильная, сидела на берегу, кричи не кричи — нет ответа.
— Лучше выпей, дорогая.
— Это все ее штучки.
— Может, дашь Яну вставить хоть словечко?
— Сильвия-то была не виновата.
— Ты только что сказала, что виновата.
— Я сказала: «Ее штучки».
— Ну да, — вспомнил Кен. — А теперь давай послушаем Яна, ладно? Наша орава скоро ввалится.
— Никакая она не отщепенка, — сказал Стюарт. — С чего ты взяла?
— Я не имела в виду ничего обидного, — возразила Гермиона. — Скорее наоборот. На этой улице, да?
— Да. Как тебе нравится?
— Не очень.
Когда они переходили пустынную улицу, Стюарт, опасаясь машин, взял Гермиону под руку и зорко взглянул сначала направо, потом налево.
— Сколько лет Стивену?
Гермиона улыбнулась: — А тебе, Стюарт?
— Мне сорок семь. Я помню тебя школьницей. — Стюарт поднялся на крыльцо. — Входи, Гермиона, если не передумала.
Гермиона вслед за Стюартом вошла в холл, она стояла и рассматривала стены и потолок, поворачивая голову во все стороны. Стюарт подошел сзади и опустил руки ей на плечи. Гермиона выскользнула из его рук и сказала, что холл довольно большой.
— Только слишком темный.
— Другие обои сделают его светлее. Здесь столовая, — сказал Стюарт, открывая дверь, — а там, за двойными дверями, гостиная.
— Понятно, — взволнованно проговорила Гермиона. Прошлась по комнате и сказала: — Да, эта часть дома очень хороша.
— А мебель плоха?
— Я вижу, что это дорогая мебель, и все-таки она нехороша, да, нехороша. Но мебель, конечно, можно заменить.
— Конечно, Гермиона, мебель можно заменить. Ход в кухню отсюда.
— Покажи остальное.
Они снова пересекли холл.
— Здесь может быть все что угодно: кабинет, комната для гостей. Ванная и туалет за той дверью. Хочешь посмотреть второй этаж?
Но Гермиона уже прошла через холл и направилась к лестнице.
— Большая спальня здесь? — спросила Гермиона. — О, великолепно. Нужно только убрать все эти пуфики. А как другие спальни?
— Просто спальни.
— Там что-нибудь не так?
— С чего бы я стал это скрывать? Такие же старомодные спальни с пуфами и прочей ерундой.
— Ты сердишься?
— Нисколько.
Гермиона села на край кровати и улыбнулась: — Нет, сердишься.
— По-моему, это пустой разговор.
— Ты сказал, что помнишь меня школьницей, а что, собственно, ты помнишь?
— Да, ничего. Я знал тебя совсем маленькой. Ты была прелестным ребенком, такие ласковые темноволосые девочки встречаются в итальянских семьях.
— В этом и было мое несчастье, — с горечью сказала Гермиона.
— Что? Ну ладно, подожди минутку. Когда ты подросла, я часто видел тебя на автобусных остановках или еще где-нибудь — у Эриксонов, например, — и говорил себе: «Из нее вырастет хваткая женщина, она своего добьется».
Гермиона подняла брови и в полном недоумении тихо переспросила:
— Хваткая?
— Подожди минутку…
— Это я — хваткая? Когда уже столько лет…
— Подожди. Вот почему я так удивился, когда ты ввязалась во все эти дела: протесты против атомной бомбы, против войны во Вьетнаме, выступления в защиту аборигенов, неимущих. Потом появился Стивен, и дел этих стало еще больше. Я думал, ну что ж, она вновь превращается в милого маленького ребенка.
Гермиона встала, выдвинула ящик комода, с шумом задвинула.
— Так и было на самом деле, — сказала она.
— Возможно, так и было на самом деле. Но потом — только не думай, Гермиона, что я не знаю, о чем ты тоскуешь, — потом ты поняла, что… «сыны века догадливее сынов света»
