Лица и сюжеты русской мысли - [48]

Отметим еще один момент. Сама церковность, что характерно, воспринимается о. Павлом платонистски: «Церковь метафизическая родина наша, и в этом ее обаяние. Она, – говорит он, – “припоминается” (по Платону). Она напоминает иной мир, подражает иному миру»[212]. Кажется удивительным, что, говоря о Церкви, о. Павел не упоминает основного догмата христианской экклезиологии. Разумеется, он знает его и его историю и может объективно верно истолковать, что он и сделал в своем обширном экклезиологическом сочинении. Но в подготовительных, можно сказать, внутренних заметках он вспоминает в данном случае о Платоне, а не о Христе. Церковность в его глазах органично истолковывается платонистски. И такое ее понимание ему близко, более того, глубочайшим образом родственно. Итак, платонизир о ванная церковность – вот один из источников его объектоцентризма.

Платонистский дискурс в философии культа

В христианской Церкви, в ее таинствах Флоренский прозревает подобие платоновского мира идей как родного его душе горнего мира. Почему же самым глубоким источником вдохновения для о. Павла был именно платонизм? В чем тут дело? На наш взгляд, в том, что навеянная Кавказом его детских лет интуиция бытия Павла Флоренского была по сути дела платонистской. Горний (божественный) мир был пережит с детства и понят им по образу и подобию гор с их ослепительными вершинами. Платонизм с характерным для него дуализмом был им пережит как экзистенциальный опыт, предопределивший его миропонимание. И именно поэтому он занял, можно сказать, центральное место в его религиозной философии и, в частности, в философии культа.

В работе, которую он писал накануне поступления в МДА («Эмпирея и Эмпирия»), формулируется главная оппозиция в мире мировоззрений как противоположность позитивизма и теизма[213]. А в письме 1917 г. С. Булгакову, когда Флоренский вплотную подошел к философии культа, о. Павел выступает как романтический теист. Ему не по себе в теософии, душно и тесно на площади, провозглашающей «права человека и гражданина». «“Священнокнут”, – говорит он, – дарует мне свободу духа, провозглашение же прав человека и гражданина ее отнимает»[214]. Платонизм ли это? И да и нет. Это сверхплатонизм, ибо такого непомерного апофеоза свободы, такого стремления к ней нет в платонизме. Да, горное здесь прообраз для горнего как духовного. Но в мире гор дан прообраз не только объективно-принудительного, данного как нерукотворное бытия, исходящего не от меня, но и свободного бытия. Горы говорят непреклонное «да!» не только абсолютно неизменному и неделимому (идеям Платона и тому, что они символизируют), но и абсолютной свободе зависеть только от них, и зависеть совершенно вольно.

Платонизм у о. Павла прежде всего служит поставщиком конструктивных схем для понимания культа как системы таинств. «Каждое таинство, – записывает о. Павел, – извне рассматриваемое, есть некоторое телесное действие, но такое, которое имеет в сознании безусловную ценность и святость»[215]. Как такое возможно, чтобы телесное, земное, то есть относительное и условное, имело безусловную ценность (святость)? Вот вопрос, который ставит о. Павел. И ответ на него он находит в платоновской теории идей, подвергаемой им «гладкой» христианизации. Каждое таинство увенчивает собой особый ряд жизненных явлений, который, говорит он, «упирается в символически воплощенную идею свою, в абсолютный корень свой, в “то” явления – то (Зршра, то (Заттара… и т. д.»[216]. Эта запись от 1 июля 1914 г. послужила основой для шестой главы «Философии культа» («Черты феноменологии культа»). Связи телесного с духовным, небесного – с земным, горнего – с дольним, божественного – с человеческим о. Павел понимает, отсылая к платоновской идее как абсолютному корню ряда однородных земных явлений. Так, например, питание имеет таким корнем, «символически воплощенной идеей» евхаристию, таинство причастия.

Заметим, что из лекций по философии культа слово «символически» («символически воплощенной идеей») ушло. В 1918 г., когда составлялась эта лекция, слово это, показавшееся нужным в 1914 г., было вычеркнуто. Почему? Видимо, потому, что в указанных лекциях о. Павел хотел еще радикальнее подчеркнуть свою главную интенцию в понимании культа, которую можно обозначить как христианский реализм. Но слово «символически», как бы он ни настаивал на его онтологическом смысле, вносит ненужную многозначность, в частности иллюзионистские коннотации, с ним связанные. Пусть в устах о. Павла слово символизм равносильно «реализму», если угодно, мистическому, религиозному реализму. Но тем не менее существовали ведь и другие трактовки символизма, далекие от реализма. И поэтому это слово могло вносить путаницу.

Итак, платонизм – рабочий язык христианского культоведения о. Павла. Без подвига веры невозможен «переход к самому пределу» рядов земных явлений (питания, лечения, очищения и т. п.), и поэтому смыслы таинств не раскрываются[217]. Разумеется, встает вопрос о том, как платонизм соотносится с дохристианскими мистериями и в чем специфика связи с ними христианства. Не занимаясь исследованием того, как этот вопрос решается о. Павлом, отметим лишь, что он подчеркивал