Лица - [4]

Обратно в поселок Ленг почти бежит, подстегиваемый жаждой работы. Скидает куртку, швыряет у порога, не глядя куда. Устанавливает мольберт, придвигает полотна, краски.

- Начнем!..

Солнце заглядывает в окна, комната полна света.

Ленг набрасывает штрихи на полотно.

Пишет он сотника - так во всяком случае он думает, - в каждом войске есть средний командный состав. Пусть будет сотник - так назовет его Ленг, хотя бы в отличие от других воинов. Этот человек страшен: с вытянутым лицом, с дубовой челюстью.

- Жесток, - характеризует его художник. - Непримирим!

Лицо багрово от гнева, уши торчком.

Больше красного, желтого, черноты под глазами, смерти в зрачках. Беспощаден так же, как к нему будут беспощадны: за поражение он рассчитается головой.

Еще желтизны. Под маской ярости у него страх. От крика он багров, от страха бледен. Все это перемешано, и все это надо показать, подчеркнуть.

- Слова мне твои нужны. О чем ты?.. - спрашивает Ленг. Пишет, пишет. Не положит кисть, пока сотник не закричит в ярости. Что он может кричать? "Стойте! - думает Ленг, выписывая складки на щеках, жилы на лбу. - Стойте, собаки!.."

Вечер прерывает работу. Но когда Ленг, отложив кисть, выходит из дому, идет по улице - все это машинально, - лицо сотника перед ним, в шрамах, буграх и в страхе.

На следующее утро он пишет одноглазого - склоненное лицо, кровь на щеках. Человек сломлен, может только стонать.

Так его и пишет художник - в безнадежности, в безразличии. Дальше лицо строгого воина. Может, единственное, которое не глядит на юг. Воин остановился, смотрит, наверное, на товарищей. Может, увещевает их. Этот может обороняться опора войска.

Еще и еще лица. Дни в труде от рассвета до вечера - второй день, третий. Не всегда получается у художника и не все. Устает?

Бросает кисть, идет на реку. На турецкий мост. Здесь останавливается, вслушивается. Шумит вода. К этому Ленг привык. Вслушивается в прошлое. Оглядывает Батарейку - поляну. Оттуда по отступающим бьют пушки. По мосту, по живым людям. Невольно Ленг заглядывает под мост. Видит кладку, сделанную на века, опору. Где люди, которые ее сложили? И где другие, которые бежали по дороге и по мосту? И те, которые расстреливали их картечью? Какой ужас, думает Ленг. Все войны от фараонов Джосера, Хеопса до Цезаря, Наполеона, Гитлера кровь и страдания!

Черная речка катит воды из мрачной теснины. Воды кажутся черными, и камни на дне реки черные. Можег, от запекшейся крови?.. Ленг стоит на мосту полчаса, час - пережить все, что здесь когда-то происходило.

Может, думает он, это Мухаммед-Амин? Вглядывается в лицо полководца - первое лицо, которое появилось у него на холсте и которое позже они рассматривали со Стешей. Наместник Шамиля, получивший имя Амин-Верный от своего покровителя. Но он проиграл сражение, войско бежит. Может быть, он проиграл сражение раньше - из-за жестокости, корыстолюбия? Горцы отвернулись от него, как уже отвернулись от Шамиля. Кому Амин даст теперь ответ за потерянные войска? Турецкому султану, англичанам, которые обещали помощь в войне? Он еще кричит, Амин, командует, старается удержать власть, властолюбивый старец. Но он ничего не знает. Знает история. Шамиль уже сдался на милость победителей и прекратил борьбу. Сдастся и он, Амин. И впереди, за хребтом, - Кбаада, Красная Поляна, где все будет кончено, последний изможденный воин бросит оружие...

Дома Ленг пишет. Когда наступают сумерки и работать нельзя, думает о Стеше.

Все в ней кавказское - в характере, в облике. Хрупкие, почти детские плечи, руки. В то же время - сила и гибкость в движениях. Ветры ее не сломят, чужая рука не скрутит. "Не задалася у нее жизня, - рассказывает Ивановна. - Замужем была Стешка, и расходилась, и отбивалась от всех ветров. С ее красотой - как не отбиваться?" Не задалась судьба. Так у кого она удается, думает Ленг, особенно женская?

Всего, однако, не передумаешь. С утра опять работа. Опять работа.

На стенах шесть портретов. Семь. Восемь.

Ленг с кистью ходит от одного к другому. Подправит морщину, оттенит желвак на щеке. Добивается выразительности? Выразительность есть. Живости? Живость тоже есть. Добивается жизни. Требует от них рассказать, что происходило в долине. Оживляет волей, душой: заговорите!

И портреты заговорили.

В сумерках, когда работать было уже нельзя и Ленг устало сидел на стуле, все еще не отрывая глаз от портретов, он явственно услышал:

- Именем аллаха! Назад!.. - Это говорил полководец.

- Стой! - поддержал его сотник с дубовой челюстью. - Шакалы!

Оба пытались задержать бегущее войско.

- А-а-а-а... - донеслось с другой стороны, где был одноглазый воин и другие, раненые, измученные.

Вдали, в ущелье, гремели пушки. Падали люди. Кто упал тому не подняться.

Пушки били и впереди. "На Батарейке", - подумал Ленг.

- Правоверные! - Прибавился новый голос: воин со страшным лицом пытается остановить бегущих.

Лица, лица проносились перед дудожником. Слепые, полуслепые, с тремя глазами на двоих, измученные. Турки, черкесы все смешалось, бежало в панике. А голоса громче:

- Именем аллаха!

- Стой!

Лица вплотную. Голоса рядом, в ушах.