Либидисси - [41]

Не прошло и пяти минут, как Фредди, вытянув руку из нашей кареты и описав ею дугу над пустынной, грубо вымощенной площадью, показал на здание, которое мы искали. Оно было частью ансамбля из узких, темных, блестящих, как антрацит в лунном свете, складов. Сквозь пластиковую трубу до нас дошел голос кучера, и Фредди перевел, что тот намерен подъехать к ним с тыльной, не обращенной к гавани стороны: там в них можно войти незаметно. Проезжая вдоль строений, мы не могли не заметить, что эта их сторона воспринималась в последние годы как фасадная. На стенах все еще висели остатки вывесок, и по уцелевшим буквам и слогам, фрагментам пиктограмм и знаков иной раз можно было догадаться, как звучало полное название фирмы или организации. Большие витрины, встроенные в стены первых этажей по заказу охочих до саморекламы фирм, позднее, когда силы обороняющихся, наверное, уже иссякли, были забиты досками. Кучер подвел фургон так близко к дому, что мы услышали царапанье колесных втулок о глину. Сквозь решетку правого окошка было видно, как он спрыгнул с козел и распахнул вовнутрь черную от копоти дверь. А затем завел в образовавшийся проем дверцу экипажа, так что мы смогли ступить из него — узрев на мгновенье полоску ночного неба — прямо в бывшее помещение миссии американских баптистов.

Чужая плоть смердит. Мы оба любим цитировать эту сентенцию нашего бывшего инструктора по ближнему бою к месту и не к месту — правда, в шутку. Однако наш добрый старый учитель, бритый наголо, обладатель всех высших поясов, прошедший боевую выучку в горячих точках на трех континентах, всегда вкладывал в свое любимое изречение самый серьезный смысл. Почуять запах противника означало для него мгновенно сообразить, что в поединке наступил перелом. При равенстве сил хрящ чужой гортани первым схватит железной хваткой тот, кто вдохнет «аромат» врага, говорил учитель. Запах животного происхождения, который ударил нам в нос, как только мы вошли в складское помещение, был и сладковатым, и едким. Фредди умолк, а живодер-киренеец, хотя ему, казалось бы, к такому не привыкать, быстро вытащил носовой платок и зажал им нос и рот. Подобные запахи может источать только гнилое мясо, и тот, кого профессия или беда познакомили с таким ароматом во всей его полноте, имеет собственное мнение о вкусе вяленого окорока и о том, как ночью, во сне, дышит его возлюбленный.

Возможно, вонь исходила от рыбных отбросов или от трупа большой речной крысы, чье мясо, если оно еще не утратило свежести и приготовлено со знанием дела, имеет вкус, будто бы напоминающий вкус жареной дичи. Кучер включил карманный фонарик скромной мощности и указал нам его лучиком путь к лестнице на второй этаж. Через узкие, высокие окна там лилось столько лунного света, что осмотреться мы могли и за пределами светового конуса от фонарика. Пол был густо усеян обломками офисной мебели и осколками средств коммуникации. Мониторы, клавиатуры, системные блоки, принтеры и множество других аппаратов, чье исконное назначение уже не поддавалось определению, — все это было разбито на удивительно мелкие кусочки и превратилось в бугристый слой мусора из пластика и разнообразного металла. Проход на третий, верхний этаж преграждали опрокинутые шкафы. Когда киренеец с помощью фонарика тщетно пытался найти в этой баррикаде какую-нибудь лазейку, мы увидели, что в отдельных ступенях лестницы зияют трещины, будто по доскам били кувалдой. Поэтому мы решили ограничить поиск мало-мальски пригодных доказательств вторым этажом и нашли в конце концов обрывок бумаги с напечатанным текстом. Фредди зачитал его и перевел начальные строки. Текст ему знаком, сказал он, хотя переложен кое-как и к тому же с помощью фонетически сомнительной транскрипции, на сейшенский — вернее, на его основной диалект, который, по понятным причинам, никогда не достигал высот литературного языка. Это фрагмент одного из посланий апостола Павла. Продолжая поиск других отправных точек, мы опустились на колени, стали перетряхивать искореженные ящики столов, рыться в поблескивающем металлоломе, внимательно осматривать чешуйки платины, висевшие на медных проводках, как на отростках какого-нибудь корневища. Оторвали даже несколько плит коврового покрытия — но не обнаружили под ними ничего, кроме голых досок.

А надо было бы с самого начала осматриваться на уровне глаз. Масштабы разрушения чересчур быстро заставили нас устремить взгляд вниз. Ты обнаружил инсталляцию, когда распрямился, дабы размять затекшие от сидения на корточках мышцы ног. Она висела напротив окон, и полоска лунного света еще лежала на ее левой половине. Ты взял у кучера фонарик, и мы принялись молча рассматривать инсталляцию с близкого расстояния. Наконец Фредди сказал, что перед нами артефакт современного народного творчества, одна из тех скульптурных композиций, которые были созданы спонтанно, в дни наивысшего духовного подъема, в многочисленных, никогда полностью не идентичных и тем не менее всегда близких по смыслу вариантах. Стержнем произведения был простой массивный деревянный крест. Ты снял его и дал подержать каждому из нас, чтобы мы почувствовали, сколь он тяжел. Крест состоял из двух одинаковой толщины, но разной длины брусков, гладко обструганных и не подвергнутых никакой химической обработке. Такого рода распятия, убежденно сказал Фредди, как нельзя лучше соответствуют обусловленному захолустными нравами и потому косному миссионерскому рвению американских церквей. И действительно, на обратной стороне креста мы обнаружили овальную алюминиевую табличку с названием и адресом христианской столярной мастерской для умственно неполноценных мужчин: Сиэтл, штат Вашингтон.