Либидисси - [42]

Погромщики не обошли вниманием неброский крест. Они намеренно отделили его от всего, что, по их мнению, надлежало разбить или исковеркать. Об этом говорили изменения, которые он претерпел. К передней его стороне кто-то прикрепил кнопками аккуратную журнальную вырезку. Печатные краски на гладкой и плотной бумаге выцвели лишь слегка. Вероятно, вырезка была частью обложки общественно-политического еженедельника. Фотограф снял последнего американского президента в момент, когда хозяин Белого дома, широко разведя руки, то ли обращался с трибуны к избирателям, то ли выходил из своего самолета, прибыв куда-то с государственным визитом и готовясь ступить на чужую землю. Бумажное тело было, конечно, слишком мало, чтобы изобразить на мощной крестовине распятого человека. Тогда гахистов, которые решили украсить разгромленную ими миссию на свой манер, осенила еще одна идея: они повесили крест на стену, перевернув его. Нижняя часть вертикального бруса оказалась направленной вверх, и президент Соединенных Штатов висел теперь головой вниз, что придавало его знаменитой, с ослепительным оскалом, улыбке, излучавшей в течение двух сроков правления молодость и оптимизм, выражение провидческой жестокости. Провозвестие его ранней, ужаснувшей весь мир смерти, казалось, было написано на лице этого сияющего радостью человека.

22. Радость

Экскурсионный катер тонет. Правый борт, через поручни которого экипаж и мы, пассажиры, перебрались на пристань, наклоняется к воде. Пробоина с рваными краями — следствие прямого попадания — уже скрылась под речной гладью. На нижней палубе несколько человек получили ранения. Без сознания или все еще в шоке, они лежат на одеялах, расстеленных членами экипажа посреди мола. Пожилой австралиец вдруг приподнимается и начинает выкрикивать что-то бессвязное. Гид-переводчица и один из соотечественников снова укладывают его на место и пытаются успокоить. На причале не было ни души, когда наше судно, сблизившись с ним, проскрежетало по его передней стенке накренившимся бортом. Вся портовая площадь, с мостовой из грубого камня вплоть до колонн Великих Врат Пророчества, блестит, словно надраенная лунным светом. Никто не нападает на нас, но и никто не спешит на помощь. Капитан орет в крохотный радиотелефон, лицо у него монохромно оранжевое. На самом деле оно наверняка очень бледное, если так натурально отражает цвет луны. Подмога, о которой он просит, должна бы прийти с другого берега. Но какой лодочник по своей воле отважится причалить в гавани Гото после того, что случилось с нами?

Рядом со мной возникает лже-японец. Когда он спрашивает меня, что, на мой взгляд, надо теперь делать, я разражаюсь безудержным смехом. В меня словно вселился какой-то бес, мне не хватает воздуха, напряжение голосовых связок сменяется их конвульсивным расслаблением, — и я просто перестаю владеть собой. Не сходя с места, извиваюсь всем телом, меня трясет, и в свете нашего незавидного положения я, конечно же, являю собой странное зрелище. Никто ведь не знает, что я уже много лет не смеялся вот так — от всей души. Левый глаз у меня саднит и сильно слезится. Но и одним глазом я вижу, как капитан кладет свой радиотелефон на срез причальной сваи. Переводчица тянет его за рукав к пожилому австралийцу, который только что, судорожно цепляясь за жизнь, кричал от боли, теперь же, хрипя и пуская пенистую слюну, начинает умирать. Посмеиваясь, я неровным, спотыкающимся шагом подхожу к краю причала и беру со сваи телефон. Раскосый последовал за мной, и потому складывается впечатление, что он ожидает от меня не так уж и мало.

Аппарат капитана — мобильный телефон «Луксор». Говорят, войти через «Луксор» в устаревшую городскую сеть не проблема — если немного повезет. Я набираю первые девять цифр и слышу жалобный сигнал ожидания, идущий от спутникового коммутатора. Не прерывая связи, набираю тот же номер. Раньше этот простой трюк удавался. Радиоконтакт еще существует. И я ввожу код старой военной сети и тут же слышу в ответ механический стрекот. На эту систему связи обратил мое внимание Фредди. Она была проложена специалистами Иноземной державы в канализации — независимо от надземных линий городского телефонного узла. В сети нет цельности, но она надежна и в годы после Революции использовалась мало. Подойдя ко мне вплотную, лже-японец слышит, как резкий свистящий звук оповещает меня о том, что третий прыжок засчитан, что я — в обычной городской сети. Теперь я набираю собственный номер.

Звуки — сонорные, почти что трубные. Я знаю, такими они и должны быть, если звонить кому-нибудь в квартал тряпковаров. Такие гудки били меня по барабанной перепонке в номере отеля «Эсперанца», когда я как-то пополудни в течение нескольких часов пытался связаться с фотографом-итальянцем, квартировавшим в домике до моего вселения в него. Резкий шлепок. На какое-то отрезвляющее мгновение я почти уверен, что связь прервалась. Но затем слышу лающее «алло». Лизхен у телефона. Было время — в начале нашего совместного обитания в домике, — когда я запрещал ей поднимать трубку. Но поскольку входящие звонки до сих пор почти не поступали, запрет этот невозможно было ни строго соблюдать, ни вызывающим образом нарушить. Мой раскосый заметил, что я дозвонился. Его взор загорается алчной надеждой — верный признак того, каких усилий стоит ему скрывать овладевший им страх. Прежде чем я сообразил, что надо назвать свое имя, Лизхен уже догадалась, кто дышит в трубку. Вопросы, от решения которых теперь зависит все, она задает отрывистым, жестким тоном. Я говорю ей, где нахожусь в данный момент. Но когда начинаю объяснять, какому ЧП я обязан тем, что оказался выброшенным на мол перед Гото, то улавливаю изменение шумового фона на линии. Я стараюсь докричаться до Лизхен — сначала громким, прерывистым «хэлло-хэлло» городского пидди-пидди, потом раза два-три менее громким, протяжным «халло» моего родного языка. Но связь прервана, и все дальнейшие старания дозвониться по собственному номеру до девчушки ни к чему не приводят. Наконец капитан забирает у меня телефон, чтобы в свою очередь попытать счастья. Стремительно набирает номер и затыкает ухо указательным пальцем правой руки. Ибо из уст умирающего австралийца вновь раздаются на удивление громкие стенания.