Лгунья - [40]

— Ну что, идем смотреть пчел? — спросил дядя Ксавьер, шикая на любопытных гусей.

Мы снова пересекали бесконечные поля, пока не пришли к небольшому яблоневому саду. Между рядами деревьев стояли ульи.

Дядя Ксавьер снял переднюю заслонку улья. Внутри клубился водоворот жизни. Пчелы цеплялись за заслонку, ползали в слепой панике, ослепленные внезапной вспышкой жесткого света. Дядя Ксавьер ласково смахивал пчел с руки.

— Видишь, — сказал он. — Они меня знают, эти пчелы. Слушаются. Потому что понимают, что им без этого — никуда, — он ущипнул тугую коричневую кожу на своей руке. — Все ещё любишь соты? — спросил он, ставя на место заслонку.

— Обожаю, — сказала я, потому что хотела оправдать все его ожидания. Хотела быть хорошей племянницей этому человеку, чья доброта согревала меня так сильно, словно он сам был маленьким блестящим кусочком солнца.

— Гадкая девчонка, воровала у меня мед, — он зашелся от смеха. Размахивая руками, чтобы отогнать от моего лица нескольких пчел, он сказал: — Ну так что, скажи-ка по правде, ты так и осталась гадкой девчонкой?

Поди угадай, как отвечать на такой вопрос.

— Ужасной гадкой, — сказала я.

Он широко улыбнулся.

— Так я и думал. Но в малых дозах грех душе полезен. Человек не должен обременять себя излишком здравого смысла.

— Да, — сказала я. — Здравый смысл — это не самая сильная моя сторона.

Он засмеялся. Он закрывал ворота и стоял спиной ко мне, чтобы из соображений деликатности не смотреть на меня, когда будет задавать следующий вопрос:

— У тебя неприятности, Мари-Кристин?

Внезапно у меня похолодело в животе. Я вся покрылась мурашками, хотя день был разгаре — самое пекло. Одна реальность подло подмяла под себя другую. Весь день я была Мари-Кристин Масбу, и она оказалась мне впору точно так же, как и её одежда. Весь день мне было настолько удобно внутри собственной кожи, что впервые в жизни я ощутила, что она принадлежит лично мне. Но что это было, вот это все? Всего лишь обманка, подлог. В другой реальности, в реальности, где властвуют абсолютные истины, я не была Крис Масбу и ничего о ней не знала. Первый раз я всем нутром, а не только мозгами, поняла, что, конечно, у неё были неприятности. И это могли быть неприятности весьма и весьма серьезные, с какими мне никогда не приходилось сталкиваться и вряд ли когда-то придется. Иначе зачем бы ей понадобилось два паспорта и багажник, набитый деньгами?

— Не будем об этом, — сказала я.

Он обернулся, чтобы взглянуть мне в лицо, — он хмурился, как нежный, встревоженный лев.

— Мужчина? — спросил он.

Согласиться с этим было безопаснее всего, и я кивнула.

Он вздохнул.

— Тебе надо замуж, — сказал он. Тебе тридцать два, а за душой ни мужа, ни дома, ни детей.

— Есть и другие радости в жизни, — сказала я.

— Есть, да. Но вместе с этим, а не вместо этого.

— У меня есть работа, — сказала я.

— Работа — это хорошо, — сказал дядя Ксавьер. — Но этого не достаточно. Женщине ещё кое-что нужно.

— Мужчина.

Он засмеялся.

— Вот именно. Мужчина. Мужчина — это как раз то самое «кое-что». Я хочу, чтобы ты была счастлива, Мари-Кристин.

Это прозвучало очень банально, но сказано было так просто, с таким чувством, что у меня слезы навернулись на глаза. Непонятно, почему он вообще обо мне заботится. Он меня с восьми лет не видел.

— Больше всего я счастлива, когда одна, — честно сказала я.

— Ой, да это потому, что ты ещё не встретила подходящего человека, сказал дядя Ксавьер. Он покачал головой и вздохнул. — Тридцать два. У тебя, наверное, отбоя нет от них.

— Я бы не сказала.

— Да брось ты. Взять хотя бы того рыжеволосого парнишку в больнице. Этого доктора. Он уже успел в тебя втюриться.

— Доктор Вердокс? — я была поражена.

— Ну да, — сказал он. — Это невооруженным глазом было заметно.

— Влюбился — в меня?

— Слава богу, я тебя вовремя увез. Он явно тебе не подходит.

Мы шли по полям в молчании, пока я переваривала эту мысль и в замешательстве пересматривала под новым углом наши разговоры с доктором Вердоксом.

— Как бы то ни было, я не верю в любовь, — в конце концов, изрекла я. Скорее всего, мы обе пришли к такому заключению — Крис Масбу и Маргарет Дэвисон. — По крайней мере, в такую любовь.

Дядя Ксавьер остановился и вытаращился на меня в крайнем изумлении.

— Ты никогда не влюблялась? — спросил он. — Ни разу? Ни единого разочка?

Я тщательно поразмыслила над его вопросом.

— Нет, — наконец честно призналась я. — Ни единого.

Неодобрительно качая и потряхивая головой, он отправился к дальнему концу поля, где бродили несколько коз. Подобрал палку и с её помощью согнал их в стадо.

— Ты, надеюсь, коз-то не боишься? — спросил он, потому что я немного отпрянула, занятая своими мыслями. — Нет-нет. Моя Мари-Кристин ничего не боится, правда? Ни пчел, ни коз, ни каменных бассейнов, — ничегошеньки. Моя Мари-Кристин не боится ровным счетом ничего, — кроме, разве что, любви.

— Я не говорила, что боюсь влюбиться, — я тоже подобрала палку. — Я сказала только, что не верю в нее.

Козы прыгали впереди, звеня колокольчиками и издавая надменное блеяние, когда натыкались друг на друга. Мы гнали их по тропинке к фермерским постройкам, хотя они явно знали дорогу лучше меня.