Лгунья - [23]

– Луиза, всё в порядке?

И мне приходится сказать, что у меня не сработал будильник.

– Больше такое не произойдет, – говорю я, все еще не очнувшаяся от сна.

* * *

В этом доме телефоны практически в каждой комнате. Эта система также работает для внутренних переговоров – вот как Ханна связывается со мной, если я ей нужна. В мое первое рабочее утро звонит телефон, и я снимаю трубку, полагая, что должна сделать именно это, и уже готова выпалить: «Особняк Картеров!», как вдруг слышу в трубке голос Ханны:

– Привет, папа.

Мое сердце выписывает пируэт. Ее отец. Тот отвратительный человек, чье мерзкое красное лицо являлось мне в кошмарных снах с тех самых пор, как я его впервые увидела. Это он должен был умереть вместо моего отца. Я часто думаю об этом, как думаю и о том, чтобы его убить.

– Он отказал, – говорит Ханна. – Извини.

Ее отец молчит, но я слышу, как он сопит носом, медленно, шумно, словно настраивается на драку.

– Извини, – повторяет Ханна.

– Значит, ты не хочешь помочь своему родному отцу, так?

– Дело не в этом. Деньги не мои.

– Вы, богачи, все одинаковые, правда? Чем больше у вас денег, тем неохотнее вы с ними расстаетесь… Никогда не думал, что ты станешь такой. Мы с матерью воспитывали тебя не так.

– Папа, ну же! Хватит! Ты знаешь, что, если б могла, я бы тебе дала. Просто деньги не мои.

– Как это деньги не твои, если ты его жена?! Не знаю, как там у вас, но у нас, у супругов, общее абсолютно все. Мы заботимся друг о друге. Все деньги, какие у меня только есть, принадлежат и твоей матери. Она это прекрасно знает – она их достаточно тратит.

Ее отец кашляет; это продолжается какое-то время.

– Общие, Ханна, – наконец продолжает он. – У нас общее счастье, и мы откровенны друг с другом. Только так работает брак.

– Пап, скажи, зачем тебе нужны эти пятьдесят тысяч? Надеюсь, ты больше не играешь? И не ходишь на бега? Поскольку я сомневаюсь, что ты честно признался мне, зачем тебе нужны деньги.

Он молчит, и его молчание тянется так долго, что я начинаю думать, не положил ли он трубку. Но затем говорит:

– Раз уж речь зашла о честности…

– Что?

– Харви на свадьбе сказал кое-что любопытное. У меня это не выходит из головы; быть может, ты мне поможешь… Он сказал: «Я жду не дождусь возможности показать Ханне Нью-Йорк. Не могу поверить, что она здесь никогда прежде не бывала». И я тогда подумал, какая это странная фраза…

– Ты ему ничего не сказал, ведь правда? – поспешно говорит Ханна.

– Что для тебя это родео не первое? Нет, – он презрительно фыркает. – Я рассудил, у тебя есть причины лгать своему мужу.

– Пап, мне нужно идти. Мия плачет.

– Конечно, иди, моя милая. И больше не звони, если только у тебя не будет для нас каких-нибудь хороших известий, договорились? Впрочем, ты сама не захочешь. Теперь, когда у тебя столько денег, ты без труда найдешь, чем заняться. Просто не звони сюда, хорошо? Неблагодарная ведьма… не могу поверить, что ты готова разбить сердце своей матери. Опять. Долбаная…

Ханна бросает трубку, и я делаю то же самое, только значительно аккуратнее. Не могу поверить в то, что Ханна не рассказывала мужу о своем прошлом. Возможно, я смогу его просветить. Потому что эта семейка нисколько не изменилась. Это по-прежнему шайка мошенников.

* * *

Обычно Харви уезжает на работу около восьми утра, а перед этим минут двадцать проводит в своем домашнем кабинете. На второй день работы я прихожу туда пораньше и делаю вид, будто смахиваю пыль специальной щеткой из перьев. Я не понимаю смысл этих приспособлений, поскольку они по сути дела просто перемещают пыль из одного места в другое, на расстояние несколько дюймов[14], однако смотрятся красиво. На одной полке стоят коробки всевозможных форм и размеров; одни деревянные, другие обтянуты тканью, некоторые фарфоровые. Открываю одну наугад. Внутри лежат какие-то старые кисточки для рисования и странные медные мундштуки, покрытые патиной.

– Вижу, вы нашли мою каллиграфическую коллекцию…

– О, мистер Картер, приношу свои извинения; я думала, что вы уже ушли.

Харви подходит ко мне, и я усиленно краснею. Он берет одну маленькую трубочку, открывает ее, вытаскивая пробку, и высыпает содержимое на руку.

– Это старинные перья. Арабские. Видите, какой острый кончик? Только так можно добиться нужной толщины линии. – Харви оборачивается и указывает подбородком на рукопись на стене, покрытую странными письменами, затем осторожно убирает перья. – Можно сказать, каллиграфия – мое хобби, хотя этими перьями я, разумеется, не пользуюсь. – Он открывает продолговатую деревянную шкатулку, в которой баночки с чернилами, перья и перьевые ручки, аккуратно уложенные в углубления в темно-красной подушечке.

– Очень красивые, – говорю я. Харви кивает. – Здесь есть ваши работы? – указываю на рукописи в рамках.

– Нет, конечно, – он усмехается. – Я только стремлюсь к этому. Быть может, когда-нибудь…

Харви убирает коробочки и берет со стола пачку бумаги. Я все еще смущена тем, что меня застали с поличным, но испытываю облегчение от того, что он, похоже, ничего не имеет против. Затем прихожу к выводу, что можно выжать из ситуации максимум.