Лейтенанты - [8]
Делаю усилие, отрываю ноги от пола:
— Слушай, капитан, ты жил в Харькове?
— Никогда не был. А что?
— Извини, обознался.
Он не удивился. Война перебаламутила жизнь. После нее все кого-нибудь искали, то и дело ошибаясь…
А может, это был все-таки он?
Осенью 1942 года кормили скудно. Всем как-то хватало. Мне — нет, хотя аппетит скромнее многих. Продолжал расти?
— Терпи, — сказал лейтенант Капитонов, когда я, стесняясь, признался. — Война.
Терпел, слабел... Исчезла задиристость. Ощущение голода стало привычным. Пропал интерес цеплять Блинова и его компанию. Склока в роте стихла. На занятиях, как и все, постигал матчасть различных минометов (ротный — 50 мм, батальонный — 82 мм и полковой — 120 мм). Отрабатывал положения строевого устава. Как и вся рота, “тонул” в уставе внутренней службы.
Регулярно ходил в наряды — дневальным, по роте. Для несения наряда на территории училища оказался негоден. Стоя на посту возле продсклада, расковырял один из мешков на помосте, а там мерзлая печенка. Успел сгрызть несколько кусков, пока застигли.
В одиночном ночном дневальстве я обворовывал товарищей и устраивал себе пир. Не съеденная до конца вечерняя норма хлеба оставлялась ими на завтра корочками и ломтиками в кружках и стаканах на полочках в спальне.
Глухой ночью при резком стосвечовом свете, я, затаив дыхание, отщипывал от этих кусочков ничтожные крошки, стараясь делать это как можно аккуратней, чтоб утром не хватились, при этом безумно боясь, что кто-нибудь проснется.
Двадцать или тридцать крошек хоть немного, но глушили голод, особенно если запить их горячей водой.
Хуже всего, что меня стали жалеть. Поначалу я стеснялся своего состояния — все происходило помимо моей воли, само собой. Но постепенно ощущение стыда и позора исчезло, осталось только желание хоть чего-нибудь съесть.
— Спишь что ли! — подтолкнули как-то раз в строю.
Я не спал — отсутствовал. Позже я от Ляли узнал, что торжествующая школьная компания живописала ей обо мне в письмах. Она не верила.
В сумеречном состоянии вдвоем с таким же доходягой, ища еду, мы забрались в каптерку. Мы ничего там не украли, поскольку искали еду, а каптерка — склад имущества.
Как нас срамили на “товарищеском суде”! Кто-то сказал о болезни. “Гнилой либерализм!” — выкрикнул председатель суда комсорг Блинов. — Они воры!” Кто-то что-то еще говорил. Я не вслушивался — все текло мимо меня. Словно и не обо мне. Стали обсуждать приговор: отчислить рядовыми на фронт.
Очнулся от тычка в бок — командир батальона назвал мою фамилию:
— Откуда вы взяли, что он вор?
С “напарником” решили поступить по приговору, а на мне споткнулись: комбат приговор отменил. Почему? Какой-то капитан повел меня за собой.
Я послушно брел, пока не увидел лист белой бумаги. Машинально определил: полуватман. Грани ребрышек карандаша: “два эм”. Кисти... Колонок?! Разных номеров. Акварель в коробочке. Гуашь в баночках. Банка с прозрачной водой...
Газетный лист. Статья “О введении новых знаков...” — фотографии незнакомой военной формы...
С помощью капитана, оказавшегося начальником клуба училища, до моего сознания постепенно дошла фантастическая новость: РККА по приказу Сталина надевала погоны! Это же белогвардейщина? Тут я сообразил: “Чего голову ломать. Надо так надо. Даже забавно...” Капитан объяснил: срочно нужны наглядные таблицы.
Наконец-то повезло!
Рота отправлялась в поле на тактические занятия, а я в тепле перерисовывал с газетных фотографий в размер больших листов новую форму. Раскрашивал по описаниям.
Я стал потихоньку поправляться — вторая миска супа, дополнительный хлеб, а главное — востребованность. Сделав таблицы в срок, ослаб настолько, что вместо благодарности перед строем роты — так задумал восхищенный комбат — меня срочно отправили в санчасть училища.
Малокровие, чесотка, чирьи... Общее истощение.
В санчасти я понял, что нахожусь в пустоте. К курсанту из стрелкового батальона ежедневно приходили приятели — а лежал-то он всего неделю. Меня за месяц никто не навестил.
Было тревожно: как встретят в роте?
Зря тревожился — в роте меня никак не встретили. Казарма же потеплела. Что с нею? Не мог же я так по ней соскучиться! Разгадка на стенах. Мои плакаты (не бог весть какие) были нарядны и радостны. Золотые погоны, разноцветные петлицы, колоритные мундиры...
“В общем получилось”, — удивился я.
Все-таки надеялся, что меня заметят. Но словно ничего не было, хотя вокруг — и кто распинал, и кто глазел. “А чего им помнить? — сообразил я.
С кем случилось, тот и помнит, если хочет”. Я не хотел, да помнил!
“Пустота, живущая в пустоте, — оценил я себя. — Обойдусь!”
И в красноармейской книжке вместо “курсант” с вызовом написал: “юнкер”…
Это пока еще детская игра в песочнице. Чтоб стать истинно “одиноким волком”, нужны особые ситуации и силы, чтоб их перебарывать.
Рота меня не замечала. Случалось, меня молча огибали, как нечто неодушевленное. Мой разговор оказывался невпопад. Педагоги-лейтенанты меня словно не видели.
Они помнили мой позор.
Кто знает, чем бы обернулась эта тоска, если бы не Монтин.
Глава 3
Тоску вылечили там, где и не думал.
Алексей Николаевич Леонтьев родился в 1927 году в Москве. В годы войны работал в совхозе, учился в авиационном техникуме, затем в авиационном институте. В 1947 году поступил на сценарный факультет ВГИК'а. По окончании института работает сценаристом в кино, на радио и телевидении. По сценариям А. Леонтьева поставлены художественные фильмы «Бессмертная песня» (1958 г.), «Дорога уходит вдаль» (1960 г.) и «713-й просит посадку» (1962 г.). В основе повести «Белая земля» лежат подлинные события, произошедшие в Арктике во время второй мировой войны. Художник Н.
Эта повесть результат литературной обработки дневников бывших военнопленных А. А. Нуринова и Ульяновского переживших «Ад и Израиль» польских лагерей для военнопленных времен гражданской войны.
Владимир Борисович Карпов (1912–1977) — известный белорусский писатель. Его романы «Немиги кровавые берега», «За годом год», «Весенние ливни», «Сотая молодость» хорошо известны советским читателям, неоднократно издавались на родном языке, на русском и других языках народов СССР, а также в странах народной демократии. Главные темы писателя — борьба белорусских подпольщиков и партизан с гитлеровскими захватчиками и восстановление почти полностью разрушенного фашистами Минска. Белорусским подпольщикам и партизанам посвящена и последняя книга писателя «Признание в ненависти и любви». Рассказывая о судьбах партизан и подпольщиков, вместе с которыми он сражался в годы Великой Отечественной войны, автор показывает их беспримерные подвиги в борьбе за свободу и счастье народа, показывает, как мужали, духовно крепли они в годы тяжелых испытаний.
Рассказ о молодых бойцах, не участвовавших в сражениях, второй рассказ о молодом немце, находившимся в плену, третий рассказ о жителях деревни, помогавших провизией солдатам.
До сих пор всё, что русский читатель знал о трагедии тысяч эльзасцев, насильственно призванных в немецкую армию во время Второй мировой войны, — это статья Ильи Эренбурга «Голос Эльзаса», опубликованная в «Правде» 10 июня 1943 года. Именно после этой статьи судьба французских военнопленных изменилась в лучшую сторону, а некоторой части из них удалось оказаться во французской Африке, в ряду сражавшихся там с немцами войск генерала де Голля. Но до того — мучительная служба в ненавистном вермахте, отчаянные попытки дезертировать и сдаться в советский плен, долгие месяцы пребывания в лагере под Тамбовом.
Ященко Николай Тихонович (1906-1987) - известный забайкальский писатель, талантливый прозаик и публицист. Он родился на станции Хилок в семье рабочего-железнодорожника. В марте 1922 г. вступил в комсомол, работал разносчиком газет, пионерским вожатым, культпропагандистом, секретарем ячейки РКСМ. В 1925 г. он - секретарь губернской детской газеты “Внучата Ильича". Затем трудился в ряде газет Забайкалья и Восточной Сибири. В 1933-1942 годах работал в газете забайкальских железнодорожников “Отпор", где показал себя способным фельетонистом, оперативно откликающимся на злобу дня, высмеивающим косность, бюрократизм, все то, что мешало социалистическому строительству.