Лейтенанты - [9]

Шрифт
Интервал

Рота пошла в суточный наряд. Меня, ни к чему не пригодного, старшина отправил чистить картошку. Называлось: “на картошку”.

В подвале при свете голой лампочки человек пять курсантов, сидя вокруг бачков, что-то обсуждали. Чужое веселье обыкновенно раздражало непонятностью, а сейчас было все равно. Удивило, что столь оживлены самые тихие и никудышные парни роты. Неожиданно присутствие Монтина. Возраст — за тридцать. До армии “ходил в больших начальниках”, а — простой курсант. Его фамилия запомнилась, когда бегал в связных — вызывал Монтина к ротному. Что общего у взрослого человека с “болотом”?

Так на комсомольском собрании назвали кучку отстающих. Чуть ли не сам я и обозвал. Эти ребята неразворотливы — где уж кинуться за другими в вонючую канаву. Тяжело осваивали стрельбу: затаить дыхание — непосильная задача. Не могли понять “азимут”. Вместо “командного голоса” — жалкий вопль.

На полигоне, приучаясь к свисту пуль, рота с полной выкладкой и с минометами (самыми мелкими — 50 мм ротными) ползла под пулеметными очередями в полутора метрах над головами (курсанты-пулеметчики отрабатывали стрельбу через свою пехоту). Я полз не зажмуриваясь... Жуть и восторг!..

А этих, позади, то ли в крик уговаривали, то ли волокли силой.

Теперь “болото” — единственно пригодный участок для меня самого.

Картошку “болото” чистило так, что залюбуешься. Кожура вилась лентами... Голые картофелины летели в бачки то залпом, то врозь...

Вологодский парень спорил, доказывая, что по национальности он не русский, а “вологодчик”!.. Вот и хохотали до слез... Увидя, что я к веселью не расположен, ребята не обиделись. Дали удобный ножик:

— Если сумеешь, срезай как можно тоньше.

Просто и естественно: “Вот картошка, вот мы, и ты — с нами”. И в душе что-то шевельнулось.

Монтин вдруг запел! Приятный голос и безупречный слух.

Меж высоких хлебов затерялося

Небогатое наше село.

Остальные подхватили.

Картошка картошкой, песни песнями, но Монтин начеку:

— Шабаш!

И тут же наверху запела труба.

Пообедав, работали до ужина. Его ждали с вожделением. Самый желанный наряд в роте — на кухню. Попавшие туда счастливцы выносили своей роте на ужин несколько кастрюль с мясной подливкой. Такова традиция. Пиршество оборачивалось общим поносом. Тоже традиция.

К концу дня подвальная сырость оказалась не сырой, воздух — легким, потолок — высоким... И всех ребят знаю давным-давно.

И сдержанного волховчанина Шамохина (называл себя: “почти ленинградец”, чем стал мне, наполовину ленинградцу, особо симпатичен). И веселого (правда, только в подвале) ярославца Тихменева (“Ярославцы, ух, торгаши, арапы! Сорок по сорок — рупь сорок, папирос не брали — два шестьдесят, ваши три рубля, гривенник сдачи, следующий!”). И упрямого “вологодчика” Бирякова (“Есть такая национальность! У вас „ладонь“, у нас „долонь“, у вас „мешкать“, у нас „опинаться“”), и тихих костромичей Трифонова и Божерова — то ли хворых, то ли робких.

Когда ребята узнали, что учился “на художника”, то сообразили: не я ли рисовал плакаты с новой формой? Они в роте понравились сразу.

— Так ты взаправду, что ль, художник? — восхитился ярославец. — Большие деньги будешь зарабатывать!

Долгожданное признание моей незаурядности... Почувствовал себя неловко и отшутился: “Художник от слова „худо“...”

— А чего такого! — сам смеясь громче всех, заявил “вологодчик”. — Я бы тоже нарисовал, если б умел!

“Болото” оказалось славными ребятами — мне полегчало жить на свете.

С “вологодчиком” Биряковым мы сошлись поближе. По его словам, я попал на “картошку” по подсказке Монтина. Глядя на рисунки, он будто бы сказал: “Парня надо спасать”.

— Ты ведь дерьмово себя держал, пока не оголодал. Что было — быльем поросло... — утешил он.

Узнал от “вологодчика”, что “Монтин и команда” (так их прозвали в роте) тот суд сочли издевательством и при голосовании воздержались. Голосовать “против” не рискнули — здесь не профсоюз с демократией. И вроде Монтин еще сказал: “Прозевали горемык. Одного не вернуть, выправить хоть этого... Но как себя поведет”.

Вернувшись в роту, очень скоро понял, что, кроме отдельных личностей, никто и не думал меня презирать — не до меня. Сначала я выпал из-за голода, потом лечился... Отстал от ротных дел, как от поезда, — не более того. А тут...

Несмотря на забитый под завязку учебный день, случалось всякое. То несколько серьезных драк в спальне, еле удалось утаить от взводных. То свои патрули приволакивали из города, спасая от комендатуры, пьяных соучеников... То кого-то за дерзкое поведение сажали на губу... То шаставшие по девкам курсанты, попав в облаву, горели за самоволку. И, наконец, ЧП всерьез. Парень из красивого гранатного запала (“такой золотенький”) вздумал сделать ручку — оторвало пальцы. Теперь роту трясет следствие: самострел или глупость и нет ли еще желающих?

Как тут помнить о двух доходягах, что-то там укравших?

Я попал в тот мир роты, о котором и понятия не имел. “Болото” ненавязчиво вылечило меня от мнительности и гордыни. Я повзрослел.

За небольшие деньги (кое-какие переводы шли иногда из дома, но было и жалование 40 рублей) у кочегаров, двух немолодых мастеровых, покупали (каждый себе) ломтики черного, да другого и не было, хлеба и поджаривали в топке. Разнообразие — и “червяка морили”.


Рекомендуем почитать
Белая земля. Повесть

Алексей Николаевич Леонтьев родился в 1927 году в Москве. В годы войны работал в совхозе, учился в авиационном техникуме, затем в авиационном институте. В 1947 году поступил на сценарный факультет ВГИК'а. По окончании института работает сценаристом в кино, на радио и телевидении. По сценариям А. Леонтьева поставлены художественные фильмы «Бессмертная песня» (1958 г.), «Дорога уходит вдаль» (1960 г.) и «713-й просит посадку» (1962 г.).  В основе повести «Белая земля» лежат подлинные события, произошедшие в Арктике во время второй мировой войны. Художник Н.


В плену у белополяков

Эта повесть результат литературной обработки дневников бывших военнопленных А. А. Нуринова и Ульяновского переживших «Ад и Израиль» польских лагерей для военнопленных времен гражданской войны.


Признание в ненависти и любви

Владимир Борисович Карпов (1912–1977) — известный белорусский писатель. Его романы «Немиги кровавые берега», «За годом год», «Весенние ливни», «Сотая молодость» хорошо известны советским читателям, неоднократно издавались на родном языке, на русском и других языках народов СССР, а также в странах народной демократии. Главные темы писателя — борьба белорусских подпольщиков и партизан с гитлеровскими захватчиками и восстановление почти полностью разрушенного фашистами Минска. Белорусским подпольщикам и партизанам посвящена и последняя книга писателя «Признание в ненависти и любви». Рассказывая о судьбах партизан и подпольщиков, вместе с которыми он сражался в годы Великой Отечественной войны, автор показывает их беспримерные подвиги в борьбе за свободу и счастье народа, показывает, как мужали, духовно крепли они в годы тяжелых испытаний.


Героические рассказы

Рассказ о молодых бойцах, не участвовавших в сражениях, второй рассказ о молодом немце, находившимся в плену, третий рассказ о жителях деревни, помогавших провизией солдатам.


Тамбов. Хроника плена. Воспоминания

До сих пор всё, что русский читатель знал о трагедии тысяч эльзасцев, насильственно призванных в немецкую армию во время Второй мировой войны, — это статья Ильи Эренбурга «Голос Эльзаса», опубликованная в «Правде» 10 июня 1943 года. Именно после этой статьи судьба французских военнопленных изменилась в лучшую сторону, а некоторой части из них удалось оказаться во французской Африке, в ряду сражавшихся там с немцами войск генерала де Голля. Но до того — мучительная служба в ненавистном вермахте, отчаянные попытки дезертировать и сдаться в советский плен, долгие месяцы пребывания в лагере под Тамбовом.


С отцами вместе

Ященко Николай Тихонович (1906-1987) - известный забайкальский писатель, талантливый прозаик и публицист. Он родился на станции Хилок в семье рабочего-железнодорожника. В марте 1922 г. вступил в комсомол, работал разносчиком газет, пионерским вожатым, культпропагандистом, секретарем ячейки РКСМ. В 1925 г. он - секретарь губернской детской газеты “Внучата Ильича". Затем трудился в ряде газет Забайкалья и Восточной Сибири. В 1933-1942 годах работал в газете забайкальских железнодорожников “Отпор", где показал себя способным фельетонистом, оперативно откликающимся на злобу дня, высмеивающим косность, бюрократизм, все то, что мешало социалистическому строительству.