Лейтенанты - [2]
Мое громкое возмущение, что нас привезли на убой (“Мы Красная Армия или колхоз „Красный лапоть“?!” — любимая поговорка нашего училищного ротного Яблоновского), прервал Мясоедов, предложив не “качать права”,
а копать щель, чтоб спрятаться от танков: “Одну вдвоем — быстрее будет и надежнее!” Мясоедов — рослый и сильный, довольно флегматичный малый. Выпускник Ташкентского пулеметно-минометного училища имени Ленина.
— Копай как можно глубже и как можно более узко, — сказал Мясоедов. — Нас не заметят и не раздавят.
Еле втиснувшись в выкопанную на совесть щель, мы с ним продремали до рассвета. Немцы не появились. Пожевав всухомятку, полк пешим ходом двинулся дальше.
Командир нашего батальона — капитан Старостин. Фамилия футбольная, “спартаковская”, мне грела душу.
Перед выходом Старостин довел до офицеров полученный из полка приказ: “Преследовать противника, отходящего в сторону города Глухов. Город Глухов освободить”.
— Как это — преследовать того, кого нет? — спросил кто-то из бывалых.
— Без боеприпасов? — изумился другой.
Старостин был краток:
— Есть приказ, будем исполнять.
Едва мы, одолев привычные сорок—сорок пять километров, расположились на ночлег, нас подняли. Еще километров на пятьдесят (судя по карте): скорее освобождать Глухов. Бойцам тяжело: все снаряжение и тяжелое оружие (минометы и пулеметы) несут на себе. После коротких привалов (десять минут отдыха после пятидесяти марша) я своих проверял в темноте на ощупь. Уставшим людям ничего не стоило незаметно для себя заснуть, отойдя чуть в сторону.
В стрелковых ротах некоторых вели, как пьяных, под руки. Они болели “куриной слепотой”. Ничего не видящие в темноте все равно считались боеспособными.
Среди минометчиков таких не было, но они стали засыпать на ходу. Одно дело — когда при повороте дороги в кювет валится спящий с карабином или винтовкой (лишь бы без штыка), и другое — наводчик со стволом на плече (как-никак 16 килограммов). Двунога-лафет и опорная плита крепились за спинами на вьюках. Но, как ни крепи, при внезапном, во сне, падении, да еще в канаву, человек мог серьезно покалечиться. Двунога весила под 18 килограммов, плита — 22. Главные мучения наступили утром, когда стало пригревать солнце. Строй окончательно развалился. Одни, натыкаясь друг на друга, не сдаваясь, тащились вперед, другие укладывались прямо на дороге…
В полдень разрозненные группки батальона из последних сил тянулись по бесконечному подъему в центре Глухова. До собора дошло человек тридцать. Остальные двести пятьдесят остались лежать по всему пути.
У соборной ограды я повалился на землю, с трудом заставив себя стянуть сапоги... Смог дойти, видимо, на лейтенантском гоноре. Но как сумел не отстать взвод с минометами! Самое поразительное в девяностокилометровом форсированном марше — бесполезность: Глухов уже двое суток был освобожден соседней дивизией.
К вечеру нас растолкали. Подтянулись отставшие. Еды у нас не было,
и кормили нас жители. Взвалив на себя бутафорское (без боеприпасов) оружие, полк двинулся дальше. Я никак не мог понять: что происходит? Чтоб такой разрыв между тем, чему нас учили, и тем, что на самом деле! А если б в Глухове сидели немцы?
Старостин погиб через день — на реке Сейм мы уткнулись в немцев. “Век бы его не видать...” — сказал он о противнике — и как нагадал. Ночью пошел с разведчиками на ту сторону лично разведать ситуацию. Разведчики уцелели, а капитана перерезало очередью.
Первый день встречи с немцами — 5 сентября 1943 года — прошел у меня в мареве. Внизу, у Сейма, что-то рвалось высоко-кудряво и красиво.
На другой день немцы исчезли и мы, по-прежнему безоружные, перебрались через мелкий и неширокий Сейм. По зеленому лугу бесцельно бродили наши пехотинцы. Справа прямо из травы поднимались фермы железнодорожного моста, лежащего в выемке. Так как я со своим взводом оказался ближе всех к нему, то потом рассказывал, что именно мы взяли важный мост на магистрали Москва—Киев. Хотя никто его не брал…
Кучка бойцов сгрудилась на лугу, что-то разглядывая на земле. В полузабытьи лежал раненый немец. Зелено-серый мундир, темный воротник, белые канты. “Ух ты, фриц!” — Я во все глаза глядел на диковинного зверя. “Какой он фриц, — сказали мне. — Татарин из Казани”.
Я окончательно перестал понимать происходящее.
Вечерело. Невысоко пролетел странный двухфюзеляжный самолет. Концы серых крыльев празднично желты, на крыльях четкие черно-белые кресты. Самолет летел неторопливо, покачиваясь с крыла на крыло, словно приглядывался. Блеснул плексиглас кабины.
— Рама, — сказал Кучеренко. — Старшина фронта. Утром делает осмотр: что у Ивана делается? Вечером поверочку: что переменилось?
“Фокке-Вульф-189”, за силуэт прозванный “рамой”, — разведчик и корректировщик артогня. “Рама” тихоходна, очень вертлява и хорошо вооружена. Впоследствии я не раз видел, как наши летчики и зенитчики ничего с нею не могли поделать.
В сумерках вдали, куда отошли немцы, стали взлетать их осветительные ракеты. Желтоватые огни один за другим поднимались вдоль немецкой обороны насколько хватало глаз. Плывя по воздуху, плавно снижаясь, гасли. Тут же взлетали новые. Кучеренко объяснил:
Алексей Николаевич Леонтьев родился в 1927 году в Москве. В годы войны работал в совхозе, учился в авиационном техникуме, затем в авиационном институте. В 1947 году поступил на сценарный факультет ВГИК'а. По окончании института работает сценаристом в кино, на радио и телевидении. По сценариям А. Леонтьева поставлены художественные фильмы «Бессмертная песня» (1958 г.), «Дорога уходит вдаль» (1960 г.) и «713-й просит посадку» (1962 г.). В основе повести «Белая земля» лежат подлинные события, произошедшие в Арктике во время второй мировой войны. Художник Н.
Эта повесть результат литературной обработки дневников бывших военнопленных А. А. Нуринова и Ульяновского переживших «Ад и Израиль» польских лагерей для военнопленных времен гражданской войны.
Владимир Борисович Карпов (1912–1977) — известный белорусский писатель. Его романы «Немиги кровавые берега», «За годом год», «Весенние ливни», «Сотая молодость» хорошо известны советским читателям, неоднократно издавались на родном языке, на русском и других языках народов СССР, а также в странах народной демократии. Главные темы писателя — борьба белорусских подпольщиков и партизан с гитлеровскими захватчиками и восстановление почти полностью разрушенного фашистами Минска. Белорусским подпольщикам и партизанам посвящена и последняя книга писателя «Признание в ненависти и любви». Рассказывая о судьбах партизан и подпольщиков, вместе с которыми он сражался в годы Великой Отечественной войны, автор показывает их беспримерные подвиги в борьбе за свободу и счастье народа, показывает, как мужали, духовно крепли они в годы тяжелых испытаний.
Рассказ о молодых бойцах, не участвовавших в сражениях, второй рассказ о молодом немце, находившимся в плену, третий рассказ о жителях деревни, помогавших провизией солдатам.
До сих пор всё, что русский читатель знал о трагедии тысяч эльзасцев, насильственно призванных в немецкую армию во время Второй мировой войны, — это статья Ильи Эренбурга «Голос Эльзаса», опубликованная в «Правде» 10 июня 1943 года. Именно после этой статьи судьба французских военнопленных изменилась в лучшую сторону, а некоторой части из них удалось оказаться во французской Африке, в ряду сражавшихся там с немцами войск генерала де Голля. Но до того — мучительная служба в ненавистном вермахте, отчаянные попытки дезертировать и сдаться в советский плен, долгие месяцы пребывания в лагере под Тамбовом.
Ященко Николай Тихонович (1906-1987) - известный забайкальский писатель, талантливый прозаик и публицист. Он родился на станции Хилок в семье рабочего-железнодорожника. В марте 1922 г. вступил в комсомол, работал разносчиком газет, пионерским вожатым, культпропагандистом, секретарем ячейки РКСМ. В 1925 г. он - секретарь губернской детской газеты “Внучата Ильича". Затем трудился в ряде газет Забайкалья и Восточной Сибири. В 1933-1942 годах работал в газете забайкальских железнодорожников “Отпор", где показал себя способным фельетонистом, оперативно откликающимся на злобу дня, высмеивающим косность, бюрократизм, все то, что мешало социалистическому строительству.