Лейтенант Шмидт - [8]

На «Очакове» еще оставались следы строительных работ. Заложенный в 1901 году могучий красавец длиною в сто тридцать четыре метра, он достраивался всю первую половину 1905 года. Кое-какие недоделки устранялись и во второй половине года.

Как ни подозрительно относилось начальство к рабочим, как ни старался Чухнин изолировать матросов от гражданского населения и прежде всего от рабочих, обойтись без них оказалось невозможно. Адмиралы приказывали стрелять из пушек, но устанавливать орудия могли только рабочие. Рабочие создавали пушки на заводах, и только они могли правильно установить их на корабле. Рабочие строили на верфях корабли, клепали на заводах котлы и собирали машины. И чухнины, ненавидя рабочих, как основной источник беспокойства, смуты и крамолы, вынуждены были обращаться к ним, привозить их работать на корабли и даже посылать матросов в командировки на заводы.

В 1905 году на «Очакове» работало около двухсот квалифицированных петербургских и севастопольских рабочих. И, может быть, поэтому очаковские матросы лучше других знали о том, что происходит в стране.

…Из люка высунулась голова. Круглое молодое лицо с энергичным ртом и упрямыми глазами под дугами густых бровей, со следами машинного масла. Это машинист 2-й статьи Гладков. Он похож на слесаря или токаря. И действительно, до призыва во флот он работал токарем.

Окинув взглядом палубу, он увидел ладную фигуру Антоненко и открыл было рот, чтобы крикнуть: «Самсон!», но тут заметил боцмана Каранфилова. Каранфилов, трехаршинного роста, восьми пудов весу, славился кулаками, как говорили матросы, не меньше десяти фунтов в каждом. Еще говорили, что этот гигант съедал по пяти фунтов хлеба в день. В гражданской жизни он выше подпаска в имении известного на юге немца-помещика не мог дослужиться, но во флоте был быстро оценен: начальство решило, что с таким кулаком пропадать человеку негоже. Каранфилов молниеносно сделал карьеру — стал боцманом.

Десятифунтовый кулак нашел широкое применение. Боцман обнаружил собачий нюх, выискивая всевозможные запрещенные листки и прокламации. Когда он уходил из кубрика, перерыв матросские сундучки, перетряхнув нехитрое бельишко, письма от родных и карточки невест, матросы говорили: ну вот, еще один каранфиловский погром.

Кроме того, Каранфилов был мастер «зажимать», то есть при всяком удобном и неудобном случае выжимать из матроса деньгу. Правда, в этом он не был оригинален. Казначеи, интенданты, ревизоры и прочие начальствующие лица строили в лучшей части города собственные дома, хотя до службы не имели никаких капиталов. Да и более мелкие сошки проявляли немало предприимчивости. Каждый раз, обращаясь с какой-нибудь просьбой к старшему писарю, фельдфебелю или боцману, матрос должен был преподносить им некую мзду.

Когда Гладков через некоторое время снова выглянул из люка, боцмана уже не было, и, поискав глазами Антоненко, он окликнул друга: «Самсон!». Не добавив больше ни слова, он так выразительно показал глазами вниз, что тот все понял.

Вскоре в одном из трюмных отсеков собралась группа матросов. Здесь были Гладков, Антоненко, Карнаухов, Частник, еще два-три человека. Саша Гладков, еще до флота связанный с социал-демократической организацией, как-то назвал этот отсек конспиративной квартирой, находящейся на пятнадцати футах ниже уровня моря.

— И чого ж вы, хлопцы, мэнэ сюда затягнулы, — посмеиваясь добродушными глазами, сказал Антоненко. — Я ж мужик, мое дило хозяйнуваты на хутори, волам хвосты крутыть…

Товарищи знали манеру Антоненко подшучивать над самим собой, манеру, которая вызывалась, по-видимому, невероятной силой этого человека. В силе он не уступал боцману Каранфилову, и товарищи прозвали комендора Самсоном. Восьмидюймовое орудие он один поворачивал вручную. Никита Петрович Антоненко был не только силен, но и красив — высокий шатен с бархатными глазами, с черными, загнутыми, как у девушки, ресницами. Поэтому офицеры «Очакова» дали ему другое прозвище, ничего не говорившее сердцу матросов, — «Аполлон».

Матросы «Очакова» считали, что красота Никиты немало навредила ему. Девчата засматривались на него, когда он был еще мальцом, и отец Никиты, екатеринославский хлебороб, поторопился, от греха подальше, женить восемнадцатилетнего сына. И вот, призванный на военную службу, Антоненко должен был покинуть не только молодую жену, но и двоих сыновей, к которым успел привязаться.

Матросы любили Антоненко и за его отцовскую грусть, и за добрую богатырскую силу, которой он пользовался всегда в защиту справедливости, и за искорки украинского юмора.

Да и над мужицкой своей темнотой Самсон напрасно подшучивал. За три года службы во флоте сильно изменился украинский хлопец. Окончив школу комендоров, он помогал устанавливать на «Очакове» дальнобойные орудия. Специально для этого выписали в Севастополь мастеров с Путиловского завода. Знакомство с рабочими, да еще какими — из самого Петербурга! — перевернуло душу Самсона. Путиловские специалисты внушали ему глубокое уважение знаниями и умной силой, которая позволяла им создавать такие чудовища, как дальнобойная пушка, и управлять ими.