Лейтенант Рэймидж - [54]

Голос ее выражал одновременно сомнение и раскаяние, и ему очень хотелось видеть ее лицо в этот момент.

— Нет. Это просто шутка.

— Ладно, не двигайся… Да, рана заживает. Но тебе надо смыть кровь. Не удивлюсь, — задумчиво произнесла она, — что на месте шрама у тебя останется проплешина, похожая на ослиную тропу в зарослях маккии.[33]

Раздался стук в дверь, и лейтенант едва успел занять свое место, когда вошел лорд Пробус. Однако резкое движение заставило гамак маркизы затрепетать чуть сильнее, чем можно было списать на раскачивание корабля.

— Идемте, юноша, — с притворной суровостью заявил Пробус, — ваши пятнадцать минут истекли. Хирург утверждает, что маркизе нужен отдых.

— Есть, сэр.

— Но я отдохнула sufficiente- закапризничала девушка, — мне нравиться принимать посетителей.

— Что ж, вам придется удовольствоваться моим недостойным обществом, — сказал Пробус, — поскольку лейтенанту нужно идти составлять рапорт.

В большой каюте Рэймидж обнаружил стоящий у кормового окна элегантный резной стол с инкрустированной крышкой. Он сел и некоторое время наблюдал, как растекается кильватерный след, прочерчиваемый фрегатом по сверкающей голубизной поверхности моря. Захваченный бриг со свернутыми парусами и георгиевским вымпелом, поднятым поверх триколора, следовал за ним на буксире. Трос, пропущенный через один из пушечных портов на корме фрегата, под собственным весом элегантно прогибался в середине, погружаясь глубоко в воду, чтобы затем подняться к носу брига.

Иногда бриг рыскал в ту или другую сторону, и тогда возникшее натяжение распрямляло канат, и Рэймидж слышал, как скрипят рулевые тросы в момент, когда матросы перекладывают штурвал «Лайвли» с целью компенсировать воздействие на буксир силы неожиданного рывка.

В нескольких милях позади брига виднелся Арджентарио, в дневном мареве он казался жемчужно-серым, а расстояние сгладило острые края утесов и пиков, превратив их в округлые холмы. Солнечные лучи отражались от оливковых рощиц, делая их похожими на вкрапления серебра. Остров Джильо, расположенный к ним на дюжину миль ближе, напоминал кита, вынырнувшего на поверхность погреть спину на солнышке. Еще ближе и правее располагался остров Монте-Кристо с его голыми скалами, похожий на большой, хорошо пропеченный пирог, поданный на широкой голубой скатерти.

Рэймидж взял перо, обмакнул его в серебряную чернильницу и вдруг заметил письмо, наполовину скрытое под стопкой бумаги. Он собрался было отодвинуть его в сторону, когда вспомнил загадочную фразу Пробуса, что ему не надо писать рапорт, не ознакомившись с жалобой Пизано.

Так и есть, этот документ был написан Пизано, его корявым почерком, с буквами, наползающими одна на другую. Значит, вот почему Пробус настаивал, чтобы он воспользовался его столом…

Написанное Пизано разобрать оказалось нелегко: почти истеричное негодование, помноженное на плохое знание английской грамматики и скудный словарный запас превратили жалобу в настоящий хаос.

Вникнув, Рэймидж пришел к выводу, что написанное представляет собой эхо тех тирад, которые ему уже приходилось слышать, правда, на высокопарном итальянском, на берегу Кала-Гранде. Заканчивалось письмо, во-первых, требованием сурово (трижды подчеркнуто) наказать означенного тененте Рэймиджа за трусость и некомпетентность, а во-вторых, возвышенными хвалами господу за то, что по доброте своей он вырвал их из лап тененте Рэймиджа и передал в заботливые руки иль бароне Пробуса.

Рэймидж отложил письмо. Он не испытывал ни гнева, ни отвращения, и это изумляло его. Да и что должен был он ощущать? Боль? Нет, больно бывает, когда тебя обижает тот, кого ты ценишь. Отвращение? Да, пожалуй, ничем не замутненное отвращение и брезгливость. Подобные чувства возникают, когда видишь, как пьяная шлюха одной рукой обнимает подвыпившего моряка, а другой вытаскивает у него из кармана деньги. Она может оправдываться тем, что ее дочурке нужна еда, а моряк переживет пропажу; но не принимает в расчет, что матрос, получающий фунт в месяц, быть может, заработал эти деньги в полдюжине сражений. Пизано, без сомнения, снедало желание сохранить свою репутацию, пусть даже ценой карьеры британского офицера. Из его доводов следовало, что репутация и честь (иными словами, bella figurа) итальянского аристократа имеют гораздо большую ценность. Тем не менее, усмехнулся про себя Рэймидж, честь Пизано схожа с девственностью той самой пьяной шлюхи, которая утратила ее еще в юном возрасте, притворно оплакала, но чтобы набить себе цену твердит на всех углах, что по-прежнему обладает ею.

Но хватит, ему нужно писать собственный рапорт. Какое значение придает Пробус жалобе Пизано? А вернее, какое значение придадут ей контр-адмирал Годдард и сэр Джон Джервис?

Подписав рапорт, лейтенант сложил его и запечатал красным сургучом, извлеченным из шкатулки слоновой кости — ему не хотелось никого беспокоить, посылая за свечой для восковой печати.

Вернувшись в душный смрад кают-компании, он обнаружил там Доулиша, заканчивающего свой рапорт о вчерашней экспедиции. Обменявшись новостями о событиях, случившихся после их совместной службы на «Сьюпербе», Рэймидж попросил его рассказать об атаке на Санто-Стефано.