Лейтенант Паганель - [6]
Встал Матвеич Ползиков – вечно недобритый, с седой щетиной на щеках и лысеющей голове, – крякнул, прочищая глотку, и заговорил осторожно:
– Во-первых, собрание вряд ли может ходатайствовать о должностных перемещениях. Во-вторых, не надо делать из нас глухих и слепых, понимаешь, дурачков. Тут вот никто об этом не говорит почему-то. А я, понимаешь, не могу равнодушно слушать. Все ведь знают, что было накануне: Вася карасиков в «фонтан» пустил, а их приказали зажарить. Это, я скажу, не по-офицерски, не по-мужицки, в конце концов… Мы же, понимаешь, не железные, – и перевел дух.
Вскочил замполит полка – человек не высокий и не низкий, не брюнет и не блондин, не худой и не толстый, а один черт знает какой. Не дал Ползикову договорить.
– Товарищи! Все ясно: тут, грубо говоря, камень в огород (не камень, а вазон, и не в огород, а в окно – комментировали в дальнем углу) Николая Андреича (взгляд и кивок в сторону командира полка). Надо расставить все точки… Командир про карасиков сказал полушутя. Тут, кстати, есть свидетели (кивок в сторону «обработанных» свидетелей). А Самсонов не понял. Кстати, кто карасей съел? – и хитро посмотрел на Ваську.
Пауза. Молчание. Мухи поют на стекле.
– Я. – Василий вспомнил бегающие глазки своего подчиненного прапорщика и чуть не взорвался от душевного давления.
Замполит улыбнулся и сел. Ползиков вытер пот со лба. По залу пробежал легкий шум. Встал секретарь парткома:
– Итак, больше предложений не поступало…
«Кто «за»… единогласно… справки, замечания, объявления».
– Так как же со складами будет? – опять вскочил Ползиков.
– С какими складами? – переспросил замполит. – Которые в Союзе? Что ты их – хочешь к партийной ответственности привлечь? – хмыкнул и сманеврировал: – Ты, Матвеич, лучше воздушными фильтрами для боевых машин займись. Все в пыли и песке. А то склады, так сказать, взялся перетряхивать…
После собрания, вырвавшись из духотищи, закурили, поплевали, похлопали Ваську по мокрой от пота спине.
– Не дрейфь, выговор – не триппер, с ним жить можно… Ну, переведут тебя в батальон на старлеевскую должность, ну и что? Ты еще молодой…
– А справедливость? – допытывался Василий. – Это все разве справедливо?
– Что? – выдохнув большое облако дыма, плотно уперся в него отцовским взглядом Ползиков.
– Как что? – удивился Самсонов. – Ну, партсобрание, понижение в должности…
– Тьфу! Ты, сынок, точно по фазе сдвинутый, как тот Паганель, – смерил длинную фигуру начпрода Матвеич. – А война эта, а прибацанный маршал, а жизнь наша – справедливы?.. Хотя, – он бросил окурок на землю и расквасил его пыльным ботинком, – мне тоже это все не нравится. Видно, такой же дурак, как и ты…
Василий пошел к себе в модуль, открыл окно и стал выбрасывать горшки с цветами. Темная живая земля рассыпалась по мертвому песку, горшки разбивались, ломая слабые позвоночники стеблей.
– Никому это не надо. Никому, – шептал он зло.
– Что ты делаешь, придурок? – пытались остановить Василия соседи-капитаны.
– Не трожь, не твое! – рявкнул Самсонов, когда капитан-медик хотел вырвать из его рук очередной горшок.
Пришел Ползиков, посмотрел, как Васька злость и обиду на цветах вымещает, и отозвал в сторону медика:
– Пусть разрядится. Но вы, мужики, за ним посмотрите. Еще застрелится, к чертовой матери. Он хлопец порывистый…
– Никому это все не надо, – устало сказал Самсонов, завершив свою разрушительную работу. – Никому, – и упал на кровать лицом вниз.
Капитаны долго не спали, ожидая от Василия еще какого-нибудь происшествия. Но ничего больше не произошло.– Тебя за что в должности понизили – за пьянку? – Командир роты сильной рукой с обломанными ногтями обнял бутылку с остатками спирта. – Ведь был на капитанской в полку?
– А-а, долго рассказывать, – буркнул захмелевший начпрод и взялся за стакан. – Но не думай, что я и там так же «квасил», как здесь.
Выпили со знанием дела: прежде чем опрокинуть в рот спирт, хлебнули немного воды. Проглотив горючее, залили его минералкой.
– Ну, все! – встал из-за стола ротный. – Мне сейчас посты проверять.
Самсонов, качнувшись длинным и худым телом, тоже поднялся.
– Слушай, я с тобой поеду. Спать что-то неохота.
Когда подошли к бронетранспортеру, Василий зажегся:
– Дай я за руль сяду. Давно не катался.
Ротный, с размягченной спиртом душой, колебался недолго. Солдата-водителя посадили сзади, к пулемету. Самсонов тронулся неуверенно.
– Сцепление не дергай. Плавнее. И мягко – газ, – ротный советовал лениво, устало (если бы не проверка постов, разбросанных вокруг батальона, он бы уже с удовольствием завалился спать).
Бронетранспортер наконец ровно загудел и двинулся к воротам. Колючая проволока ограждения осталась позади, и БТР набрал скорость, разрезая покорябанным железным носом сухой воздух ночной пустыни. Фары выхватывали из темноты песчаные холмы со следами колес и гусениц…
Проверили уже две «точки». Боевые машины были в порядке, часовые на местах, экипажи спали в землянках…
– Куда ты рулишь? Левее бери, – напрягся вдруг ротный. – Башню над капониром не видишь, что ли?
– Вижу, – огрызнулся Василий, не снижая скорости.
– Чего ты видишь, олух! Не на нее же надо целиться!
«Кишлак назывался Яхчаль. Этот кишлак не просто сожгли, а сожгли к чертовой матери, потому что не сжечь его было невозможно.В первый раз его сожгли душманы. Отряд никого не карал и никого не вербовал, ему просто нужны были продукты. Кишлачный люд плакал, отражая слезами розовое пламя…».
«На столах успели раскалиться от жары консервные банки со сливочным маслом. Черные мухи, сдурев от восторга, пикировали в его янтарный сок и умирали в золотой глубине…».
«Каппелевцы перестали идти красиво и рассыпались в цепь. Анка застрочила из пулемета (в роли Анки – актриса Вера Мясникова). Пулемет грохотал, каппелевцы залегли…».
«На двадцать четвертом месяце солдатской службы Колька Константинов твердо постановил себе, что если через три недели не уедет в Союз, то умрет с голоду, но гречку есть больше не станет…».
«За стенами солдатского клуба на пыльной голой земле сидел сдуревший от жары июль. По палаткам безмолвно бродила дизентерия, хватая бойцов за истончившиеся кишки и высасывая из них кровь. Мухи радостно пели и путались в ее грязных волосах. Хилый саженец-госпиталь только-только начал пускать побеги инфекционных отделений…».
"Ингушско-осетинское вооруженное столкновение уникально прежде всего тем, что в состояние войны вступили два народа единого Российского государства. Словесные извивы по поводу того, что Ингушетия оставалась в стороне от конфликта, а участвовали в нем лишь ингуши, проживающие на территории Северной Осетии, не выдерживают никакой критики. Сам же конфликт обнажил кроме прочего катастрофическую слабость федеральной власти, не только не сумевшей разрядить ситуацию, но и позволившей определенным кругам раскалить ее до предела... Повесть Сергея Тютюнника, которую мы предлагаем читателям “Дарьяла”, возвращает нас в прошлое и представляет третью сторону, участвовавшую в конфликте.
«Компания наша, летевшая во Францию, на Каннский кинофестиваль, была разношерстной: четыре киношника, помощник моего друга, композитор, продюсер и я со своей немой переводчицей. Зачем я тащил с собой немую переводчицу, объяснить трудно. А попала она ко мне благодаря моему таланту постоянно усложнять себе жизнь…».
Сюжеты напечатанных в этой книжке рассказов основаны на реальных фактах из жизни нашего недавнего партийно-административно–командного прошлого.Автор не ставил своей целью критиковать это прошлое задним числом или, как гласит арабская пословица: «Дергать мертвого льва за хвост», а просто на примерах этих рассказов (которые, естественно, не могли быть опубликованы в том прошлом), через юмор, сатиру, а кое–где и сарказм, еще раз показать читателю, как нами правили наши бывшие власти. Показать для того, чтобы мы еще раз поняли, что возврата к такому прошлому быть не должно, чтобы мы, во многом продолжающие оставаться зашоренными с пеленок так называемой коммунистической идеологией, еще раз оглянулись и удивились: «Неужели так было? Неужели был такой идиотизм?»Только оценив прошлое и скинув груз былых ошибок, можно правильно смотреть в будущее.
"Идя сквозь выжженные поля – не принимаешь вдохновенья, только внимая, как распускается вечерний ослинник, совершенно осознаешь, что сдвинутое солнце позволяет быть многоцветным даже там, где закон цвета еще не привит. Когда представляешь едва заметную точку, через которую возможно провести три параллели – расходишься в безумии, идя со всего мира одновременно. «Лицемер!», – вскрикнула герцогиня Саванны, щелкнув палец о палец. И вековое, тисовое дерево, вывернувшись наизнанку простреленным ртом в области бедер, слово сказало – «Ветер»…".
«На сигарету Говарду упала с носа капля мутного пота. Он посмотрел на солнце. Солнце было хорошее, висело над головой, в объектив не заглядывало. Полдень. Говард не любил пользоваться светофильтрами, но при таком солнце, как в Афганистане, без них – никуда…».
«Шестнадцать обшарпанных машин шуршали по шоссе на юг. Машины были зеленые, а дорога – серая и бетонная…».
«… – Вот, Жоржик, – сказал Балтахин. – Мы сейчас беседовали с Леной. Она говорит, что я ревнив, а я утверждаю, что не ревнив. Представьте, ее не переспоришь.– Ай-я-яй, – покачал головой Жоржик. – Как же это так, Елена Ивановна? Неужели вас не переспорить? …».