Мы снова закурили. Было очень тихо. Только гдето в стороне разговаривали солдаты, наверное, такие же «нарядники», как мы. Край неба между сосен над нашими землянками озарился все растущим светом – всходила луна.
Мне повезло, что со мной в компании был Мишка Сидоров, это был здоровый парень и лесной человек, хорошо разбирающийся в такой работе. Тем не менее дела было до утра, – пни так крепко держались за землю, как будто еще несли над собой могучие колонны стволов и далеко вверху вечнозеленую крону.
Мы начали окапывать пень кругом, обрубая хитроумную арматуру корней, обрывая переплетенные, как провода, тонкие корни. Мы вгрызались все глубже под пень, мы старались раскачать его, как зуб, и он уже чуть-чуть качался. Луна взошла над землянками, почти белая, она заливала лес своим зыбким светом, падающим между черных стволов и черных теней. Мы все возились с первым пнем, хотя дело и подвигалось. И тут над залитым луной спящим ночным миром раздался звук, который сразу заставил нас остановиться. Этот звук шел от штаба бригады. Это был звук трубы. Трубач играл тревогу!
Мы еще подождали немного, словно не веря, а труба все звучала и звучала.
В землянке творилось невообразимое. В тесноте и темноте собирался взвод по тревоге. А мы с Мишкой только взяли вещмешки и шинели, да из ружпарка – карабины, противогазы и лопатки – и были готовы. Мы стояли снаружи, у входа. Старшина бегал по землянкам, светил фонариком: все ли взяли?
А труба все звучала и звучала…
И вдруг я услышал ночные негромкие голоса и вопрос ротного:
– Где Каретников?…
Помкомвзвод Пащенко, быстро идущий к землянке, вырос из темноты, взял меня за плечи и хриплым шепотом сказал:
– Беги туда, понял. Скажешь лейтенанту: тревога. На рассвете уезжает бригада. Только быстро. Бегом марш! – он подтолкнул меня в спину.
Я отбежал немного и пошел шагом. Вокруг меня, в затопленном луной лесу повсюду слышались голоса, звон котелков и лопаток, топот ног. Я вышел на проселочную дорогу, лес расступился, и теперь луна свободно господствовала в мире, заполняя поля, озаряя холмы странным светом. Труба еще звучала за спиной, потом смолкла. Я тихонько побежал, придерживая противогаз и лопатку. Огромная белая луна стояла надо мною.
Я уже вышел на большак, миновал мостик. Я был совершенно один в этом мире. Я подумал вдруг, что будет, если бригада уедет, а мы с лейтенантом останемся, и прибавил шагу.
Барак темнел впереди, и, пока я приближался к нему, каждое стекло поочередно отсвечивало под луной.
Двери барака, как всегда, были распахнуты, и лунный свет пробивал его почти насквозь.
Я, осторожно ступая, дошел до третьей двери и остановился. Сердце у меня еще гулко и тяжело билось.
Я напряженно слушал и улавливал смутный шепот, а потом тонкий, как зубная боль, стон матрацной пружины.
Я постучал.
Сразу за дверью стало тихо. Я подождал и постучал снова.
– Кто? – спросил женский голос.
– Лейтенант здесь?
– Нет, нет, какой лейтенант.
– В чем дело, Ванюшин? – спросил лейтенант Каретников.
– Товарищ лейтенант, тревога. Бригада уезжает на рассвете.
– Подожди, я иду.
Я остался за дверью, думая, что он сейчас откроет. Но свет в комнате не зажегся, и я снова уловил смутный шепот…
Я вышел на крыльцо и ждал его там.
Передо мной простиралась озаренная луной равнина, на которой не было да и не могло быть ни одного огонька.
Где-то за другим лесом, на станции, угадывался дробный стук сдвигаемых с места вагонов, – может быть, это формировали наш эшелон.
Вышел лейтенант.
– Пошли!
Теперь мы были вместе и то, что ожидало нас впереди, было общим, – я остро чувствовал это.
– Быстрей!
Метров через пятьдесят я оглянулся. Луна уже прошла часть неба и теперь ярко озаряла вход в барак, где, кутаясь в пальто, неподвижно темнела женская фигура.
Лейтенант Каретников не оглядывался.
1965
