Лейтенант Бертрам - [174]

Некоторое время матросы наблюдали за ним, но вскоре это занятие им наскучило и они разошлись.

Наконец показался и совершенно здоровый пассажир, капитан Бауридль. У него были круглые маленькие глазки и красные, почти лиловые щеки. Пыхтя, он поднялся по трапу и показал матросу свое удостоверение. Тот кивнул и сплюнул через плечо за борт.

Капитан Бауридль заметил это и, раскрыв свою огромную пасть, гаркнул:

— Капитан в карты играет?

Кристиан вздрогнул и растерянно уставился на капитана Бауридля.

— Я спрашиваю, играет ли капитан в карты! — прорычал Бауридль.

Сдвинув бескозырку на лоб, Кристиан почесал затылок.

— Капитан? Ни разу не видел, чтоб он играл, — ответил он. — А вот штурман — тот играет.

— Ну, а кто третий? — спросил капитан Бауридль и через плечо матроса глянул на город, который он теперь покидал.

— Кто третий? Вот этого-то я и не знаю, — произнес матрос, привыкший прежде чем ответить, повторять вопрос — Скажу только, что штурман играет как сапожник.

— Да, весело, ничего не скажешь, — просипел капитан Бауридль и спросил: — А врача на судне нет?

— Этот не играет, он у нас вообще праведник.

Капитан Бауридль с досадой покачал головой.

— Ну и ну! — наконец воскликнул он. — Не судно, а просто сумасшедший дом.

— Так оно и есть, — ответил матрос и серьезно кивнул.

Капитан Бауридль недоверчиво покосился на толстошеего матроса и больше ничего не сказал.

Когда он появился у капитана, тот что-то пробормотал вместо приветствия, поставил в списке галочку и сказал:

— Теперь недостает только одного.

И вот последний пассажир зашагал по трапу в окружении двух сверкающих сталью штыков.

Матрос Кристиан даже присвистнул. Только теперь он наконец понял, зачем капитан приказал повесить на дверь бункера новый замок. Матрос взглянул в лицо светловолосого человека, шагавшего между двух солдат. Лицо это было бледным, но твердым, с массивным лбом и жестким ртом. Из-под светлых бровей испытующе смотрели холодные голубые глаза. Хотя руки у него были связаны на спине, он твердо ступал по палубе. Не обращая никакого внимания на своих конвоиров, он уверенно огляделся по сторонам, словно поднялся на борт по собственной воле и по собственной воле отправлялся в это морское путешествие, которое должно было завершиться в тесной тюремной камере, доставить его с поля боя на плаху.

Стефан проклинал свою судьбу. Почему он не погиб в бою у Западного парка, в Университетском городке, на Хараме, почему ему так не повезло, почему именно он попал в руки фашистов?

Стоя между охранниками, он оглянулся назад на город и горы, и его мысли, перенесясь через горы, полетели над голой равниной в чудесное сердце этой страны — город Мадрид. Он закрыл глаза, и ему почудился гул орудий и отрывистый перестук пулеметов. Какая захватывающая музыка! «Мадрид не пал, — подумал он, — Мадрид держится…» Мысленно он отправился на прогулку по городу. Вот он прошелся по Алкале и поднялся к Пуэрто-дель-Соль, булыжную мостовую которой обновляли каждый день, потому что каждый день ее увечили снаряды. Оттуда он свернул направо, на Гран Виа, а затем спустился вниз к Паласио Насиональ и дальше мимо памятника Дон-Кихоту. Там располагалась батарея, которая оглушительно стреляла залпами. Вокруг памятника, укрытого мешками с песком, ватага ребятишек играла в войну. Из окопов, вырытых там в качестве запасной позиции, они осыпали площадь таким градом камней, что Стефану и вправду пришлось бежать, чтобы в него не попали. Мимо батареи он направился на позиции у Мансанареса. Здесь он остановился, он не хотел продолжать свою воображаемую прогулку дальше, до своих окопов. Не мог он сейчас думать о товарищах, с которыми простился. Он повернулся спиной к порту, городу и горам. Он смотрел на нос судна и на море. Поездка домой, возвращение в Германию — разве таким оно рисовалось ему, когда они говорили об этом. И ведь как часто они об этом говорили, вероятно, слишком часто, они постоянно вели разговоры только об этом. Но у него и в мыслях не было, что возвращение это будет возвращением в немецкую тюрьму, что он предстанет перед немецким судом и умрет под немецким топором.

Здесь его мысли снова оборвались, потому что дальше был конец. Но он ничего не мог с собой поделать и всерьез размышлял о том, назовут ли они батальон и его именем, как назвали один из батальонов именем Эдгара Андре. Думая так, он смеялся над собственным тщеславием. Все еще улыбаясь, он сказал себе: если у них будет так много батальонов и каждый из них получит имя замученного в «третьем рейхе» товарища, то ведь это целая армия! Какая чудесная мечта! Батальоны, названные именами погибших, армия мстителей! Нет, не мстителей, ему не важно, отомстят за него или нет, батальоны продолжателей, батальоны вершителей, ведь важно, чтобы свершилось то, во имя чего они жили — он и другие погибшие товарищи, к которым он теперь причислял и себя.

Поэтому он решил: раз батальон будет назван его именем, то, чтобы с ним ни произошло, он должен быть достоин будущих солдат своего батальона.

Веревки причиняли боль, но он больше не чувствовал страха и, вновь повернувшись лицом к городу и лежавшим за ним горам, чьи вершины дрожали в солнечной дымке, простился с товарищами в окопах. Он думал о Хайне Зоммерванде и Георге, о Вальтере Ремшайде и Флеминге, с которым поссорился из-за мешков с песком.