Лейтенант Бертрам - [176]

Штернекер в одежде сидел на постели, свесив голову на плечо и боязливо поглядывал на Бауридля. Едва толстый капитан перешагнул через порог, Штернекер закаркал. Затем, взмахнув руками, спрыгнул с постели, засеменил но крохотной каюте и робко забился в самый дальний угол.

— Дружище, Штернекер! — сдавленным голосом позвал Бауридль. — Штернекер, что с вами? — Но бледное лицо Штернекера, выражавшее смятенье и страх, не изменилось.

Помедлив, капитан Бауридль сделал еще шаг вперед и чуть не наступил на миску, стоявшую на полу рядом с чашкой с водой. Тут Штернекер недовольно закаркал.

— Штернекер! — еще раз позвал Бауридль, только теперь уже тихо и неуверенно. — Вы не узнаете меня?

Взгляд безумца испугал его. Прыжком выскочив из каюты, он захлопнул за собой дверь. Изнутри донеслось рассерженное, жалобное карканье.

Бауридль направился к своему шезлонгу, но карканье несчастного Штернекера продолжало преследовать его. «Испортит нам все путешествие», — подумал Бауридль, на которого посещение больного произвело тягостное впечатление. Он чувствовал сострадание к бедному Штернекеру и за едой сам заговорил о нем, спросив врача, намеревается ли тот все время держать графа взаперти.

— А что мне остается делать? — спросил врач. — Если я его выпущу, он может натворить бог знает что и у нас тогда будут большущие неприятности.

Он посмотрел на одобрительно кивнувшего капитана.

— Но, по крайней мере, на полчаса его ведь можно выпустить, — попросил Бауридль. — Кто-нибудь за ним присмотрит. А вообще, такие случаи излечимы? — спросил он.

— Национал-социалистская медицина выступает за эвтаназию! — произнес врач.

— За что? — переспросил Бауридль.

— За усыпление в целях защиты общества, — пояснил врач.

— Чепуха, он ведь никому не мешает!

— Но он стоит денег. Его содержание обходится дороже содержания нормальной семьи из четырех человек. А впрочем, это будут решать врачи в Германии. Во всяком случае, несколько дней ему придется побыть взаперти.

Бауридль больше не произнес ни слова.

— Я хочу, чтобы на судне был порядок, — пояснил капитан. — Ведь красного тоже заперли. У того даже света нет в бункере. Ему это полезно.

Капитан все еще был разочарован тем, что пленный выглядел не так, как он его себе представлял, и потому считал его особенно опасным.

Действительно, бункер, в котором заперли Стефана, был совершенно темным. Капитан приказал зажигать свет только на четверть часа, на время еды. Вначале матросы придерживались этого правила, но уже на третьи сутки они включали свет на весь день и выключали, только когда слышали шаги совершавшего обход капитана.

Подобно многим узникам, Стефан придумал систему, которая помогла бы ему выдержать пытки и самое страшное в жизни узника: то, что он стареет, а время стоит на месте. Жизнь в заключении — это жизнь в вакууме. Ничего как будто не происходит, а день прожит, за ним другой, третий. Они, эти скучные, бесцветные дни, исчезают так же бесследно, как и появляются. И заключенный даже радуется, что прошел еще день, хотя этот день был еще и днем его жизни, а их не так уж много. И день этот потерян, прожит без новых впечатлений, хотя это и не всегда так. Но что гораздо важнее — день этот он прожил, ничем себя не проявив. А поскольку у заключенного нет своей воли, дни в заключении — «мертвые дни». Потому что он лишен не только контакта с людьми, но и тысячи возможностей «живых будней»: принимать решения и действовать по своему усмотрению; например, поднять книгу или бросить ее, вбить гвоздь, остановиться посреди дороги, пнуть ногой собаку, разнести в щепки пустой ящик или, если захочется, ничего этого не делать.

Еще в Севилье, сидя в одиночной камере, Стефан понял, что такое «мертвые дни». Для него они были особенно тяжелы, ибо он обладал беспокойным характером: он был человеком, который постоянно что-то делал.

Он стыдился этой своей слабости, как он сам ее называл, и испугался, обнаружив в себе еще и другие недостатки. Однажды он поймал себя на мысли, что с завистью думал о товарищах на воле, у которых была возможность раскрыть свои способности, набраться опыта, отличиться в боях и тем самым заслужить право на большее. «Если бы меня не сцапали фашисты, — думал он, — я бы теперь командовал ротой или даже батальоном». Кто знает, может быть, ему поручили бы и более важные дела, когда наступит развязка: революция в Германии.

Именно этой мысли и испугался Стефан. В глубине души он чувствовал зависть и горечь и срочно стал искать способ избавиться от таких настроений. Разработанная им система состояла в тщательном и постоянном исследовании того, что составляло смысл его жизни, того, что скрывалось за громким и неясным понятием «освобождение Германии».

Плавание ставило перед ним и другие задачи. Он пытался разговорить матросов, которые дежурили у бункера, приносили еду и отпирали камеру, чтобы выпустить его по нужде. Это было нетрудно, потому что им всем не нравилась роль тюремщиков. Лучше всего у него получалось с тем толстошеим матросом, который в день отплытия стоял у трапа. Кристиан был уже в возрасте. Он на час-другой снимал со Стефана цепь и иногда оставлял дверь открытой, чтобы немного проветрить бункер. Когда Кристиан заступал на вахту, сторож и узник проводили время в долгих беседах. Стефан уже обдумал план, как с помощью Кристиана осуществить побег, но никак не решался заговорить с ним на эту тему. С тех пор как ему в голову пришла эта мысль, он постоянно думал об этом. И день это дня беспокойство его росло.