Лейли и Меджнун - [10]

Приди ко мне, хоть раз один явись!

О, если б ты цветник мой посетил

И сердца жар дыханьем охладил!

Пусть к кипарису припадет платан

В счастливый день, что солнцем осиян.

Неужто ты разлуку превозмог

И посетить раздумал мой чертог?

Но все равно, пришли хотя б тайком

Мне весточку с попутным ветерком!»

Вдруг вдалеке, разборчиво едва,

Знакомые послышались слова.

Пел чей-то голос, будто для двоих,

Меджнуном сочиненный грустный стих:

«Меня добронравья лишает Лейли.

Надежда меня вдохновляет Лейли.

Меджнун утопает в кровавых волнах,

Спокойно на муки взирает Лейли.

Отверстые раны на сердце его,

Их солью, смеясь, посыпает Лейли,

Шагает по терниям жгучим Меджнун,

В шатре на шелках засыпает Лейли.

Он стонами грудь разрывает свою,

О играх беспечных мечтает Лейли.

Меджнун изнывает на знойном песке,

В весеннем саду пребывает Лейли.

Нуждою гонимый, он верит в любовь,

В чьи очи с улыбкой взирает Лейли?

Меджнуна разлука лишила ума,

Неужто блаженство вкушает Лейли?»

Лейли внимала. Капли жарких слез

Могли расплавить каменный утес.

Одна из бывших с нею стройных дев

Взирала на нее, оторопев.

И прияла, сколь тяжело двоим,

Разлуки гнет обоим нестерпим.

Лейли замкнулась, возвратясь домой,

Так в раковине жемчуг дорогой

Красу свою запрятать норовит

И тайну сокровенную хранит.

Но та, которой стал секрет знаком,

Все нашептала матери тайком.

«Ведь только мать вольна в беде помочь,

Отыщет средство и утешит дочь!»

И мать, узнав, исполнившись тоски,

Забилась птицей, пойманной в силки.

«Один безумен! — плакала она,—

Хмельна другая, словно от вина.

Как вразумить? Аллах, где сил мне взять?

Дочь я могу навеки потерять!»

Но поняла, что здесь помочь нельзя,

И горевала, молча боль снося.

Лейли таиться от родных должна,

Так в паланкине облачном луна

Туман вдыхает, что вокруг нее.

Кинжал вонзает в сердце острие.

Она в страданьях дни влачит свои.

Тот, кто любил, тот знает власть любви!

Сватовство Ибн-Салама

Сад радости, где счастью должно быть,

Вдруг сочинитель вздумал заклеймить, —

В тот день, когда Лейли, войдя в цветник,

Явила миру лучезарный лик,

Узрев ее средь шелеста весны,

Померкли розы, зависти полны.

При виде кос, что по плечам вились,

Душистыми цепями завились…

В тот самый день забрел в цветущий сад

Один араб, чей род Бану-Асад.

Был молод он, пригож и сановит,

Среди арабов чтим и знаменит.

Роднёю достославной окружен,

О процветанье рода пекся он.

Успех его сопутствовал делам,

И звался он «Сын мира» — Ибн-Салам.

Он был удачлив, как никто иной,

И обладал несметною казной.

Увидев свет пылающей свечи,

Он вздумал поступить, как вихрь в ночи.

Но об одном забыл он на беду,

Что ветер со свечою не в ладу.

Он, возвратясь с дороги в край родной,

Соединиться жаждал с той луной.

Но истина забыта им одна —

Не про него затеплена луна.

Настойчивый в решенье до конца,

Араб нашел надежного гонца.

Чтоб тот, старанье проявив, помог

Луну упрятать в свадебный чертог,

Чтоб, умоляя у отца в ногах,

Динары рассыпал, как жалкий прах.

И в уговорах, не жалея сил,

Несметные сокровища сулил…

Гонец, искусный в деле сватовства,

Не поскупясь на льстивые слова,

Униженно склоняясь до земли,

Стал у родных просить руки Лейли.

И благосклонно обойдясь с гонцом,

Так свату отвечали мать с отцом:

«Пускай аллах твои продолжит дни,

Мы ценим просьбу, но повремени, —

Подул в цветник студеный ветерок,

Наш первоцветный розан занемог.

Поправится, дай бог, она вот-вот.

Пускай жених со свадьбой подождет.

Для общей пользы их соединим,

Да будет небо милостиво к ним!

Но только не сейчас, минует срок,

Еще недужен утренний цветок.

На радость нам болезнь избудет он,

И расцветет на радость наш бутон.

Пусть увенчает свадебный венец

Союз счастливый любящих сердец».

Благоразумным этим вняв словам,

Терпения набрался Ибн-Салам.

Стал женихом, исполненным надежд,

Пыль ожиданья отряхнув с одежд.

Науфал посещает Меджнуна

Не ведала Лейли, что делать ей,

Любовь скрывать чем дольше, тем трудней.

Девичья честь во власти пересуд,

Ославили ее и чанг, и руд.

О ней судачит и шумит базар,

Газели распевают млад и стар, —

Усердствуют заезжие певцы,

И шепчутся безусые юнцы.

В тревоге и смятении она,

Днем нет покоя, ночью не до сна.

Меж тем Меджнун, слепой судьбой гоним,

Пустыней брел, отчаяньем томим.

В седых песках его терялся след,

И хищники за ним бежали вслед.

Спешил он к Неджду, длани простерев,

Выкрикивая бейты нараспев.

Любовь его в тот горный край влекла,

Он шел как дух добра, не гений зла.

По терниям ступал он босиком,

Как кеманча, стеная под смычком.

И слыша безысходный этот зов,

Любой ему сочувствовал без слов.

В краю пустынном мирно проживал

Достойный муж, чье имя Науфал.

Он добрым был, хоть с виду и суров —

Защитник вдов, радетель бедняков.

Но этот кроткий муж, впадая в гнев,

Врагов своих крушил, как ярый лев.

Он был богат и не считал казны,

Но не о том мы рассказать должны.

Однажды, в окруженье гончих свор,

Он для охоты выбрал тот простор,

Где средь забытых богом голых скал

Зверь дикий рыскал и приют искал.

Вдруг пред собой он юношу узрел,

Страданья перешедшего предел.

Стоял он на израненных ногах,

С горящим взором, изможден и наг.

Вокруг него — поверить в то нельзя! —

Лежали звери мирно, как друзья.

Расспрашивать стал ловчих Науфал,

И с удивленьем повесть услыхал: