Лейб-хирург - [85]
Над станцией Бартош прошел на высоте сотни метров и на самой низкой скорости. Опасно, конечно, даже из винтовки достанут, но зато снимки получатся четкие – мышь рассмотришь. К тому же германцы их не ждали. Работавшие на разгрузке солдаты, услышав тарахтенье «рона»[43], поначалу задрали головы к небу и только затем, разглядев опознавательные знаки на крыльях, стали разбегаться, как тараканы. Стрельба из пулеметов и воздухобойных орудий началась, когда «Парасоль» уже миновал станцию. Бартош прибавил оборотов и полез вверх. От радости он даже запел. Получилось! Хитрость сработала.
Радовался он рано. Неподалеку от линии фронта их перехватили германские «Альбатросы» – наверное навели по радио. Немецких аэропланов оказалось сразу шесть, и быть бы Бартошу на земле, если б германцы в яростном желании сбить врага не мешали друг другу. Атаковали бестолково, с разных углов, давая возможность русскому летчику уклониться. Пилотом Бартош был лучшим в отряде, поэтому вертелся умело, а потом снизился до бреющего и, выписывая «змейку», потянул к своим. За спиной рокотал «гочкис» Котыча – летнаб отгонял стервятников. Те, однако, не обращая внимания на огонь, лезли и лезли, и, конечно, стреляли. Бартош ощутил, как «Парасоль» стал хуже управляться и зарыскал по курсу. Попали… «Сесть на вынужденную?» – мелькнула мысль, но поручик отогнал ее. Расстреляют на земле и, что хуже, повредят фотографический аппарат. Они не выполнят приказ…
К счастью, напор немцев внезапно ослаб.
— Наши! — крикнул в переговорную трубу Котыч.
Бартош поднял «Парасоль» выше, и только потом завертел головой. Ага! Увлекшись атаками, германцы прозевали появление русских аэропланов. Теперь стремительные[44] одноместные «Парасоли» клевали «Альбатросов» и, похоже, с успехом. Один, таща за собой дымный след, снижался к земле. Пилот попытался посадить поврежденный аппарат, но не сумел – грохнулся, разбросав по сторонам обломки.
— Так вам! — закричал Котыч…
Приземлились они нормально. «Парасоль» прокатился с сотню метров по траве аэродрома и остановился. Бартош, выключил мотор, отстегнул привязной ремень и встал в кабине.
— Георгий! — окликнул его Котыч и указал в сторону хвоста. — Глянь!
Бартош посмотрел и ощутил, как под мундиром похолодело. От хвостового оперения остались ошметки. Киль, рули высоты – все в лохмотья. То-то, аппарат плохо управлялся.
— Как собаки драли, — прокомментировал Котыч. — Я тебе в воздухе не говорил, чтоб не пугать. Чудом доползли.
— Фотоаппарат цел? — хриплым голосом спросил Бартош.
— Ни царапины! — заулыбался Котыч.
От ангаров, представлявших собою огромные палатки, к ним уже бежали. Но первым подскакал на своем Буяне командир отряда. Штаб-ротмистра Куницына перевели в авиацию из кавалерии, и он притащил с собой в отряд строевого жеребца. Буян быстро освоился на аэродроме: презрительно косился на тягловых меринов, игриво поглядывал на кобыл и не пугался рокота моторов.
— Целы? — крикнул командир.
— Так точно, ваше благородие! — доложил Бартош.
— Брось, Георгий! — отмахнулся Куницын. — Не до чинов сейчас. Снимки привезли?
— Вот! — Котыч показал фотоаппарат, который успел отсоединить от конструкции.
— Молодцом! — кивнул штаб-ротмистр. Затем посмотрел на хвост «парасоля» и скривился.
— Перед линией фронта «Альбатросы» зажали, — объяснил Бартош. — Шестеро их было. Если б наши не подлетели – конец.
— В рапорте укажи, — сказал Куницын и ускакал.
Набежали техники, солдаты из аэродромной обслуги, летчики. Разглядывали покалеченный аэроплан, ахали и крутили головами. Подошел прапорщик Вонсович, которому Котыч вручил фотоаппарат. Вонсович небрежно кивнул и ушел к зданию штаба. Бартош проводил его хмурым взглядом. В отряде Вонсовича недолюбливали. До войны он держал фотоателье в Могилеве, был мобилизован, когда армии понадобились специалисты его профиля, получил чин прапорщика и определен в отряд. Бартош и другие офицеры считали, что это чересчур – хватило бы и унтер-офицерских лычек. Разве это служба для офицера: проявлять пленки и печатать снимки? Другие летают, рискуя жизнью, а это непонятное благородие сидит в уюте и пользуется такими же привилегиями. К тому Вонсович задирал нос. Дескать, управлять аэропланами могут многие, а вот снимки печатать – он один.
Дав поручение техникам, Бартош, прихватив Котыча, отправился в столовую. Там попил чаю с белым хлебом, после чего сходил в штаб, где написал рапорт. Выйдя из него, увидел Вонсовича, передающего посыльному пакет из прорезиненной ткани. Бартош знал, что в нем фотографии – еще влажные, переложенные вощеной бумагой, чтоб не слиплись. Посыльный отвезет их в Гродно в штаб фронта. Пакет выглядел толстым, и Бартош порадовался – снимков получилось много. Проводив верхового взглядом, поручик зевнул и побрел к офицерскому общежитию. Хотелось спать…
Разбудил его посыльный.
— Их благородие зовут, — сообщил недовольному офицеру. — Велели мигом.
В штабе он увидел сонного Котыча – его тоже подняли. В кабинет Куницына они вошли вместе.
