Левый фланг - [9]

— Орел Лебедев — не дремлет! — нарочно громко сказал Мамедов (пусть разведчики не очень-то задаются: бондаревский полк никогда не подводит дивизию).

А бой тем временем охватывал глубокую котловину и с запада. Там тоже началась ружейная пальба: это вступал в дело батальон Дубровина. Туда и поспешил командир полка, все еще не веря, что немцы могут ударить с тыла.

ГЛАВА 3

Строев вырос в семье путевого обходчика, и он с детства знал, что такое хождение по шпалам. Во всяком случае, далеко не уйдешь. А тут ему предстояло вести большую автомобильную колонну по размытому дождями полотну горной железной дороги.

Это бывший поручик королевской армии Бронислав Метич предложил рискнуть. И Строев пошел на риск. Наступление развивалось, стрелковые полки довольно глубоко вклинивались в горы, а тылы дивизии и часть артиллерии отстали.

Проселок вился над самым обрывом: слева — высоченные, орлиные, скалы, справа — бездна, и где-то там, на дне ее, разматывается белая пряжа Тимока на перекатах. Строев видел в зеркальце над ветровым стеклом, как все время отодвигается от борта машины, за которым пропасть, далеко не робкая Чеканова.

— Маленькое испытание нервов, — сказал он.

— Летчика из меня не получилось бы, — сказала она.

И опять надолго замолчали. Строев взял Панну в свой виллис с таким расчетом, что если тяжелые санитарные автобусы не пройдут, то он отправит медиков дальше на вездеходах.

Петляя и снижаясь, проселок вывел на уцелевший мост через Тимок. Правда, немцы, как видно, пытались разрушить и его, но в спешке подорвали только одну береговую опору. На той стороне реки виднелась железная дорога, — оттуда и начиналось хождение по шпалам, то есть хождение по мукам.

Через каждые сто-двести метров вся колонна останавливалась: или промоина или водосбросная труба. Шоферы отовсюду стаскивали камни-голыши, чтобы замостить очередной проран. Потом движение возобновлялось: автомобили, один за другим, делали, казалось, невозможные, цирковые прыжки на этой дороге среди гор. Максимальная скорость — два километра в час, не больше.

Немного не дотянули до первой станции, как образовалась пробка: идущий среди головных машин бензовоз прочно сел на рельс задним мостом. Строев едва не выругал крепким словцом командира автомобильной роты, который посадил за руль совсем зеленого водителя, но вовремя сдержался при Чекановой.

— Смею вас заверить, товарищ подполковник, за полчаса мы его подымем, вот увидите, нам не привыкать, — сыпал скороговоркой автомобилист, довольный тем, что заместитель комдива не ругается.

— Даю вам эта полчаса, но ни минуты лишней, — сказал Строев.

Панна с любопытством приглядывалась к нему: таким сердитым она его ни разу не видела. Да он, оказывается, как порох. И если разгорячится, то никого вокруг не замечает. Вон вышагивает себе, будто один, метровым шагом.

— А куда мы, право, так спешим? — спросила, наконец, она.

— Верно, — он вдвое сбавил шаг. — Вы извините, Панна Михайловна. Я ведь сын путевого обходчика, привык считать шпалы в молодости.

— Знаю, вы говорили.

Она напомнила ему об этом безо всякого значения, а Строеву не в первый раз подумалось, что Панна втайне посмеивается над тем, что он еще на Днестре пересказал ей чуть ли не всю свою биографию. Мужчины — простофили: сами выдадут себя с головой и сами же недовольны своей излишней откровенностью. Ну, конечно, Панна Михайловна догадывается, что он, Строев, неравнодушен к ней. Женщина и на войне строгий судья чувств, а судьи, как известно, умеют скрывать собственные чувства до поры до времени… Строев поморщился от этих назойливых суждений и прибавил шаг.

— Опять вы, Иван Григорьевич, заторопились.

— Виноват, исправлюсь!

Они пошли теперь рядом, хотя идти так было трудно. Каждый раз, когда Строев сбоку посматривал на нее, она с опозданием отвечала на его взгляд коротким вопросительным взглядом. Но Иван Григорьевич молчал: надо, в конце концов, показать свой характер. Чтобы отвлечься, он с деланным вниманием стал рассматривать темные горы, которые все ближе и ближе подступали к железнодорожной насыпи. «Наверное, скоро начнутся туннели за этим Табаковацом», — решил он и не удержался, открыто взглянул на Панну. Она слабо улыбнулась, но тут же опустила голову.

И Строев, может быть, только сейчас удивился не красоте ее, а женскому обаянию: так мило, с таким добрым превосходством она встретила его прямой взгляд и спохватилась, будто испугавшись своей вольности. В женщине обязательно запоминается что-нибудь вот такое, ну, совсем пустяковое. Запоминается на всю жизнь. И стоит лишь подумать о ней, как перед тобой возникнут эти лучистые, с хитрецой, глаза, тонкие морщинки у переносицы, едва тронутые улыбкой губы.

— Давайте присядем, подождем их, — оказал Строев.

Панна села рядом с ним на замшелый камень. Уже стемнело. Станция Табаковац, затерянная в горах Восточной Сербии, была больше похожа на разъезд — за семафором виднелось всего несколько домов, судя по освещенным окнам.

— Здесь остановимся на часок-другой, заправим машины и дальше, — говорил Строев, напряженно вглядываясь туда, где ковыляли по железной дороге автомобили с зажженными фарами. — Это хорошо, что у противника нет тут авиации, досталось бы нам на таком бесшабашном марше.