Лёвушка и чудо - [8]
И это не главный дом, наверное, какие-то службы.
Такова была первая смутившая нелепость: парадный Прешпект ничем не закончился, утонул в кустах.
Из одного упрямства я отправился далее по оси Прешпекта, влез в кусты, в путанице которых тропа едва не остановилась вовсе. Что за чушь? Все же я продвинулся по тропе, стараясь сохранить исходное направление, выпутался из кустов — и вышел на ровно утоптанную широкую площадку, вокруг которой все была зелень и черные стволы лип.
Увы, большого дома с белыми колоннами и тут не было видно.
Только справа придвинулся ближе тот разросшийся, с челкой по лицу малый двухэтажный дом. С торца он выставлял вперед небольшую веранду, очевидный новодел, в которой всего заметнее был узор, выпиленный неведомым умельцем в белых дощечках ограждения. Не то лошадки, не то собачки. Нелепость какая-то. И — ни души. Я забрел не туда, по всей видимости, на зады усадьбы.
Наверное, тот дом с портиком, который на полпути вверх по холму проглянул поверх яблоневого сада, — тот был дом Толстого. Все же в нем была парадность, было графство, хотя бы намек на него.
Я отправился обратно, вниз по холму, к тому дому, хотя на душе уже было нехорошо: как-то нелепо все складывалось, и отчего так быстро опустел сад, куда все, леший их подери, подевались?
…Вниз по Прешпекту, потом направо, по узкой дорожке. Вот он, тот «яблоневый» дом. Нет, опять не то, опять зады и сараи. Сбоку — серое ветхое строение с мемориальной табличкой, но главное — перед «графским» домом длинным фронтом стоит конюшня с глубоко вдавленными перед ней в темной грязи колеями. Это, вообще-то, более смахивает на хоздвор. Точно, не господский дом. И опять ни души вокруг. Я что, сплю?
Через отверстые врата конюшни видны космы сена и черная голова лошади. Внезапно меня окликают.
— Куда вы пропали? — пробегающее мимо встречающее лицо впопыхах: — Все ваши уже в доме Толстого и слушают экскурсию.
В доме Толстого? Значит, где-то есть дом Толстого. Где же он? А это что за дом?
Пауза.
— Дом Волконских. Тут жил князь Волконский.
Князь?! Я обвожу глазами хозяйственные строения. Лошадь машет головой.
— Ну… потом тут жила прислуга Толстых.
Это другое дело. А где же сам дом Толстого?
Но встречающий уже убежал. Исчез. Вот еще загадки!
Я отправляюсь далее с твердым намерением прочесать все яснополянское пространство, все эти березовые, липовые, яблоневые джунгли и отыскать, наконец, таинственный графский дом. Но вместо того забредаю по боковой аллее в совершенную глубину и тишину, где лес поднимается желтым фронтом и стоит одинокий столбик со стрелками; одна направляет к могиле Толстого, другая к его любимой скамейке, третья указывает мне за спину в сторону, откуда я пришел и, словно издеваясь, говорит: там дом Толстого. Спасибо.
Я заблудился окончательно.
Вот что: здесь властвует хаос, в котором могут сориентироваться только экскурсоводы, ходящие по указаниям этих вот табличек.
Не так, все гораздо серьезнее: здесь властвует текст. Эволюция Ясной как писательского места достигла своего предела: текст в нем победил, заговорил пространство.
Так и есть: по вершине «кремлевского» холма бродят дома-слова, которые требуют, чтобы их читали, а не разглядывали. Они кружат, повинуясь всяк своему грамматическому правилу, двигаются или останавливаются произвольно, бросая вправо от себя вместо теней недоуменные, длинные многоточия.
Такая же, кстати, словесная сутолока царит и в Москве, в московском, главном Кремле. Только там громоздятся слова-соборы, слова-дворцы, перекатываются из угла в угол Кремля огромными кусками сахара. Вместо многоточий в московском Кремле повсюду растут восклицательные знаки, безмолвно бухает царь-пушка, громогласно молчит царь-колокол, и в итоге составляется текст, парадный кремлевский текст.
То же и здесь — текст вместо пространства: слова, таблички, знаки и общее предложение-брожение.
Эта бумажная метафора немного меня утешила; я побрел по толстовскому словокремлю уже без цели, без надежды найти парадный дом Толстого, идеальную фигуру света. Среди зелени обнаружились занятные уголки, блики пространства: оранжерея (стрекоза уронила в траву огромное крыло), фрагмент регулярного парка, тенистого, старинного, точно отрезанного ножницами от вербального беспорядка усадьбы, одинокий флигель, не нашедший себе пары.
Наконец за частоколом высоченных старых лип вновь возникла веранда с резными дощечками. Я понял, что замкнул круг, завершил длиннейшее толстовское предложение.
Графского дома не нашел, да и бог с ним.
…Что-то изменилось. Вокруг резной веранды толпились писатели, весь их шумный рой. Воздух трепетал от разговоров.
Неужели эта веранда и то, что за ней, боком стоящий невзрачный дом с челкой-маркизой и есть дом Толстого? Похоже, что так. Ох, как это неправильно, неверно, противуархитектурно. Я испытал разочарование.
— Ну вот, опоздали, — сказал мне знакомый встречающий, тот, что говорил со мной возле дома князя Волконского. В смысле, дома для прислуги. — Экскурсия закончилась.
Ничего, еще успею. Еще наслушаюсь экскурсий. До того мне нужно решить одну великую загадку.
— Какую? — Он приблизился, радушно улыбаясь. Он, наверное, принимал меня за писателя.
Литература, посвященная метафизике Москвы, начинается. Странно: метафизика, например, Петербурга — это уже целый корпус книг и эссе, особая часть которого — метафизическое краеведение. Между тем “петербурговедение” — слово ясное: знание города Петра; святого Петра; камня. А “москвоведение”? — знание Москвы, и только: имя города необъяснимо. Это как если бы в слове “астрономия” мы знали лишь значение второго корня. Получилась бы наука поименованья астр — красивая, японистая садоводческая дисциплина. Москвоведение — веденье неведомого, говорение о несказуемом, наука некой тайны.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
«Узники Птичьей башни» - роман о той Японии, куда простому туристу не попасть. Один день из жизни большой японской корпорации глазами иностранки. Кира живёт и работает в Японии. Каждое утро она едет в Синдзюку, деловой район Токио, где высятся скалы из стекла и бетона. Кира признаётся, через что ей довелось пройти в Птичьей башне, развенчивает миф за мифом и делится ошеломляющими открытиями. Примет ли героиня чужие правила игры или останется верной себе? Книга содержит нецензурную брань.
А что, если начать с принятия всех возможностей, которые предлагаются? Ведь то место, где ты сейчас, оказалось единственным из всех для получения опыта, чтобы успеть его испытать, как некий знак. А что, если этим знаком окажется эта книга, мой дорогой друг? Возможно, ей суждено стать открытием, позволяющим вспомнить себя таким, каким хотел стать на самом деле. Но помни, мой читатель, она не руководит твоими поступками и убеждённостью, книга просто предлагает свой дар — свободу познания и выбора…
О книге: Грег пытается бороться со своими недостатками, но каждый раз отчаивается и понимает, что он не сможет изменить свою жизнь, что не сможет избавиться от всех проблем, которые внезапно опускаются на его плечи; но как только он встречает Адели, он понимает, что жить — это не так уж и сложно, но прошлое всегда остается с человеком…
Прошлое всегда преследует нас, хотим мы этого или нет, бывает, когда-то давно мы совершили такое, что не хочется вспоминать, но все с легкостью оживает в нашей памяти, стоит только вернуться туда, где все произошло, и тогда другое — выхода нет, как встретиться лицом к лицу с неизбежным.
В жизни каждого человека встречаются люди, которые навсегда оставляют отпечаток в его памяти своими поступками, и о них хочется написать. Одни становятся друзьями, другие просто знакомыми. А если ты еще половину жизни отдал Флоту, то тебе она будет близка и понятна. Эта книга о таких людях и о забавных случаях, произошедших с ними. Да и сам автор расскажет о своих приключениях. Вся книга основана на реальных событиях. Имена и фамилии действующих героев изменены.
За что вы любите лето? Не спешите, подумайте! Если уже промелькнуло несколько картинок, значит, пора вам познакомиться с данной книгой. Это история одного лета, в которой есть жизнь, есть выбор, соленый воздух, вино и море. Боль отношений, превратившихся в искреннюю неподдельную любовь. Честность людей, не стесняющихся правды собственной жизни. И алкоголь, придающий легкости каждому дню. Хотите знать, как прощаются с летом те, кто безумно влюблен в него?
Анекдотичное странствие выходцев из дореволюционной (Князь) и советской (Степанов) аристократии приобретает все более фольклорные черты, по мере того как герои приближаются к глубинному центру России — где богоискатели обосновались на приусадебной свалке. Героям Климонтовича подошли бы маски и юродивых, и скоморохов, как всему повествованию — некрасовская, чеховская, горьковская сюжетная матрица. От литературы к лубку, из московской студии к аллегорическому поселению «троглодитов», от подостывшего семейного очага к застолью с горячими беседами о благодати движутся Степанов и Князь, по пути теряя социальные и характерные черты, становясь просто русским человеком на ранде-ву с самим собой.
Рассказ-эпилог к роману, который создавался на протяжении двадцати шести лет и сам был завершающей частью еще более долгого проекта писателя — тетралогии “Империя в четырех измерениях”. Встреча “последних из оглашенных” в рассказе позволяет автору вспомнить глобальные сюжеты переходного времени — чтобы отпустить их, с легким сердцем. Не загадывая, как разрешится постимперская смута географии и языка, уповая на любовь, которая удержит мир в целости, несмотря на расколы и перестрелки в кичливом сообществе двуногих.
В предложенной читателям дискуссии мы задались целью выяснить соотношение понятий свободы и рабства в нынешнем общественном сознании. Понять, что сегодня означают эти слова для свободного гражданина свободной страны. К этому нас подтолкнули юбилейные даты минувшего года: двадцать лет новой России (события 1991 г.) и стопятидесятилетие со дня отмены крепостного права (1861 г.). Готовность, с которой откликнулись на наше предложение участвовать в дискуссии писатели и публицисты, горячность, с которой многие из них высказывали свои мысли, и, главное, разброс их мнений и оценок свидетельствует о том, что мы не ошиблись в выборе темы.
Бахыт Кенжеев. Три стихотворения«Помнишь, как Пао лакомился семенами лотоса? / Вроде арахиса, только с горечью. Вроде прошлого, но без печали».Владимир Васильев. А как пели первые петухи…«На вечерней на заре выйду во поле, / Где растрепанная ветром скирда, / Как Сусанина в классической опере / Накладная, из пеньки, борода».