Лев Воаз-Иахинов и Иахин-Воазов - [54]

— Жизнь, — произнес Иахин–Воаз, делая шаг влево. — Смерть, — сказал он, делая шаг вправо. — Жизнь, — спокойно сказал он льву и пожал плечами.

— Карт больше нет, — сказал Иахин–Воаз. Он развернул карту, свернул ее по–другому, чтобы она распрямилась, зажег спичку и поднес ее к карте. Занялось пламя. Он бросил карту, когда огонь дошел до его руки, и океаны с континентами потемнели, корчась в огне.

— Карт нет, — повторил Иахин–Воаз.

Ему припомнился Воаз–Иахин, когда младенцем он смеялся во время купанья. Припомнилась его жена, что‑то напевающая. Прикосновение губами к животу Гретель, Воаз–Иахина, тогда еще мальчика, заглядывающего в лавку снаружи, его маленькое таинственное лицо, затененное навесом. Ему припомнились пальмы и фонтан на площади.

— Назад пути нет, — сказал Иахин–Воаз.

Как и раньше, перед его глазами возникли большие буквы, из которых сложились слова, сильные, вселяющие веру и почтение, словно то было изречение бога:

ЗАПЕТЬ ПРЕД ЛИЦЕМ ЛЬВА

Иахин–Воаз заглянул в глаза льву. Кто‑то сбегал по ступенькам, играя на гитаре, играя музыку льва.

Иахин–Воаз не трепетал. Его голос был твердым. Он был даже удивлен тому, насколько силен и приятен его голос. Он пел:

Лев, о лев, десяток тысяч лет,

Другой десяток тысяч, и еще

Движенье тела твоего, прыжок

Стремительно–могучий, и твой рык

Впечаталися в воздух.

Земля покрыла твои очи, лев,

Десяток тысяч лет, другой десяток.

Мертвы цари, о лев,

И стал землей их прах,

Земля покрыла твои очи, лев,

Как сквозь стекло, ты смотришь сквозь нее,

Все вертится то колесо, и ты растешь.

Река с мостами, лев,

И переправы, и утренние птицы,

Движенье тела твоего, прыжок

Стремительно–могучий, и твой рык

Впечаталися в воздух.

Плотен и дрожащ был воздух, насыщенный временем. Вкус соли был во рту Иахин–Воаза, Воаз–Иахина. С океаном позади, отец узрел льва сквозь зеленый свет тростников, и перестал быть собой, и просто был. Канал, по которому катилась жизнь, вернулся снова на землю, к океану. Внутри него миллион необъятных «нет» производил одно «да». Слов не было. Не было сколько‑нибудь значительного «нет». Иахин–Воаз открыл рот, Воаз–Иахин открыл рот.

Звук затопил пространство, словно паводок, великая река, окрашенная в львиный цвет. Из своего времени, с выжженных равнин, и ловушки, и падения в нее, и кусочка синего неба высоко над головой, из своей смерти на копьях, на сухом ветру, дующем по направлению к вращающимся темнотам и огням, к утреннему свету над городом и над рекой с ее мостами, лев, отец и сын посылали свой рев.

— Так точно, — докладывал констебль по небольшой рации, стоя на мосту. — Так точно. Я стою на северной стороне моста. Я стою лицом к западу, передо мной ступени вниз. Там двое мужчин и лев. Так точно. Я знаю. Лев без ошейника. Я трезв, как стекло. И в полном рассудке. Думаю, нам понадобится здесь хорошая бригада пожарников с пожарной машиной. И большая сеть, крепкая. Ребята из зоопарка с крепкой клеткой. Скорая помощь. Да, я знаю, что это второй раз. И поскорее. — Констебль осмотрел мост, выбрал такую позицию, откуда можно было быстро вскарабкаться на фонарный столб или прыгнуть в реку, и стал ждать.

Еще, подумал Иахин–Воаз. Это еще не все. Я не прошел весь путь до конца. Я еще не перестал обращать внимание на биение моего сердца, не проглотил свой ужас, не вышел из себя. Пусть это придет, пусть произойдет. Снова слова в мозгу:

ЯРИТЬСЯ ВМЕСТЕ СО ЛЬВОМ

Всего было недостаточно. Нет больше мыслей. Его рот раскрылся. Рев опять. Он это или лев? Он чуял льва. Жизнь, смерть. Он бросился на необъятность льва.

Воаз–Иахин бросился на спину льва с другого бока, уткнулся лицом в жесткую гриву, обхватил руками жаркую шкуру и сомкнул пальцы на ярящейся гибели.

Иахин–Воаз и Воаз–Иахин кричали в ослепляющем огне боли, обнажившиеся нервы и порванная плоть горели, мышцы рвались, ребра ломались, входя, убивая, рождая льва, ввергая себя в тысячелетия боли, втягивая в себя невозможную бесконечность льва. Чернота. Свет. Тишина.

Они обхватывали руками друг друга. Они были одним невредимым целым. Между ними не было громадного зверя. На реке был яркий день, воздух был теплый. Они кивнули друг другу, покачали головами, поцеловались, засмеялись, заплакали, выругались.

— Ты стал выше, — сказал Иахин–Воаз.

— Ты хорошо выглядишь, — сказал Воаз–Иахин. Он поднял свою гитару, сунул ее в футляр. Они взошли по ступенькам, свернули на улицу, на которой жил Иахин–Воаз. Мимо них, завывая и ослепляя мигалками, пронеслась пожарная машина, а следом за ней — карета скорой помощи, полицейская машина, полицейский фургон и фургон из зоопарка.

— Ты позавтракаешь с нами, — говорил Иахин–Воаз. — Ничего, что я сегодня немного опоздаю на работу.

Констебль шагнул к ним, когда машины, скрипя тормозами, остановились возле него. Через секунду он уже был окружен полицейскими, пожарниками, врачами и людьми из зоопарка во главе с суперинтендантом. Маленький черный человек из зоопарка втянул в себя воздух, осмотрелся, нагнулся и принялся изучать тротуар.

Суперинтендант посмотрел на констебля и покачал головой.

— Только не во второй раз, Филипс, — произнес он.

— Я знаю, как это выглядит, сэр, — ответил констебль.