Лев Воаз-Иахинов и Иахин-Воазов - [53]

Сначала он шел на запад, вслед за рыком, а потом свернул на юг, к реке и ее мостам. Снова обретен, снова потерян, думал он. Отец должен жить. Время текло сквозь него. Бытие было. Уравновешенный, он плыл вместе со временем и бытием по следам льва, его лицо разрезало воздух, разум пел без слов.

Единственный на улице, он вслушивался в рев, который вел его за собой, и так пришел на набережную. Схваченная мостами, река текла под небом. Воаз–Иахин не услышал нового рева. Он сел на скамью лицом к реке, вытащил свою гитару и заиграл тихо львиную музыку.

День угасал, на небе и в реке появилась луна. Воаз–Иахин в ожидании играл на своей гитаре.

34

Наутро после своей первой ночи дома Иахин–Воаз проснулся без эрекции. Здравствуй, вечность, грустно подумал он. Теперь он вспомнил, что просыпался без эрекции все последние несколько недель. Он вздохнул, на ум ему пришли падающие желтые листья, тихие монастырские колокола, чудесные надгробия, поэты и композиторы, умершие молодыми, пирамиды, развалины колоссальных статуй, сухой ветер в пустыне, крупинки песка, летящие, жалящие, время.

Прошлой ночью они предавались любви, и, как всегда, это было хорошо. Все чувствовали себя хорошо — он, она, оно, они. Иахин–Воаз желал им всем счастья в их новом начинании. Земля должна быть населена людьми, чтобы примерить на себя, что такое одиночество. Мои поздравления.

Гретель еще спала. Он положил руку ей на живот. Еще один мозг, в котором уместится целый мир. Еще один переносчик мира. Мир передавался от одного к другому, словно болезнь, от которой каждый страдает в одиночестве. И все же — маленький сюрприз, лови, пока не улетел, — отъединенность была не хуже того, что и всегда. Даже сейчас, когда смерть распространялась по нему с каждым ударом сердца, она не становилось хуже. В безопасной утробе он был один. Ужас, что был в нем сейчас, был с ним и тогда. Ужас неотделим от доисторической соли, зеленого света, просачивающегося сквозь тростники. Ужас и энергия жизни неотделимы. В безопасности вместе со своим сыном и женой, он был один, набрасывая на голову одеяло каждого дня, чтобы заглушить ужас.

Будучи тут, затерянный и дрейфующий в этом времени вместе с Гретель, он был наедине с ужасом, но не более, чем еще не рожденное существо в ее утробе. Восход, пропал. Снова ночь. Здравствуй, ночь. Не темнее, чем всегда. Не темнее, чем тогда, когда меня не было. Не темнее, чем для тебя в ее утробе перед твоим началом. Необходим миллион «нет» для одного «да». Кто сказал это? Я.

Он выбрался из постели, постоял не одеваясь, потянулся, посмотрел на брезжащий утренний свет в окне, прислушался к пению птиц. Я обещал, что скажу ей, подумал он.

Он обещал, что скажет мне, подумала Гретель, не открывая глаз.

Он осторожно раскрыл ее, поцеловал ее живот. Я сказал ей, подумал он.

Он сказал, подумала Гретель. Что? С закрытыми глазами он слышала, как Иахин–Воаз умывается, одевается, приготавливает кофе, выходит из дому. Он не купил мяса, подумала она. Он не взял с собой мясо.

Лето, думал Иахин–Воаз. Времена года проходят, мягкий ветерок на моем лице, наступающий день будет летним днем. Это лучше моей себялюбивой ярости в лечебнице. Нет никакой магии, никто и ничто не могут мне помочь. Пока прохладно, пока не взошло солнце, я должен это сделать, с нуля, из ничего. Он нес в руке свернутую карту карт. Посреди улицы стоял лев. Иахин–Воаз вытащил из кармана конверт, адресованный Гретель, с чеком внутри на ее имя, на сумму всех его сбережений. Он опустил его в почтовый ящик возле телефонной будки. Телефонная будка была еще освещена. Каштан рядом с ней, влажный от утренней росы, был покрыт буйной листвой. Запах льва навязчиво висел в воздухе.

— Мяса нет, — объявил Иахин–Воаз льву. Затем повернулся и пошел к реке. Лев пошел за ним. Как в первый день, над его головой пролетела ворона. Иахин–Воаз дошел до моста, свернул направо, спустился по ступенькам на ту часть набережной, что была ниже уровня улицы. Слева был парапет и река, справа — подпорная стенка моста. Позади него была лестница на мост, перед ним — каменная кладка, оканчивающаяся перилами, и ступени к реке. Лев шел за ним. И Иахин–Воаз повернулся и встретился с ним лицом к лицу.

Какая там магия. Реальность невыносима и неизбежна. Насильственная смерть. Насильственная жизнь. Быть за всеми мыслимыми пределами. Быть беспредельным, ужасающим, насильственным посредником между смертью и жизнью, равнодушным к обоим, презревшим смертные различья. Брови, сведенные в суровой гримасе. Янтарные глаза, светящиеся и бездонные. Разверстые челюсти, горячее дыхание, розовый шершавый язык и белые зубы конца света. Иахин–Воаз чуял льва, видел, как тот дышит, как ветерок колышет его гриву, как мускулы перекатываются под желтоватой шкурой. Необъятный, лев властвовал над пространством и временем. Четкий на фоне воздуха. Мгновенный. Сейчас. И ничего более.

— Лев, — произнес Иахин–Воаз. — Ты ожидал меня на рассвете. Ты гулял со мной, ел мое мясо. Ты был внимателен и равнодушен. Ты нападал на меня и поворачивался спиной. Ты был видим и невидим. И вот мы здесь. Теперь есть только то время, что вокруг.