Лев Воаз-Иахинов и Иахин-Воазов - [49]

предатель.

— Будь разумной, — кротко сказал Иахин–Воаз стене. — Я не могу быть всем зараз.

Утрата бесконечна, отозвалась стена. Осмелишься ли отпустить?

— Я не знаю, — ответил Иахин–Воаз.

Допустим, предположила стена, что иногда он даже смеялся вдали от дома. И что? Ты ничего ей не должен. Он хочет отдохнуть. Если ты встанешь, они лягут. Подчинись своим «нет».

— Лев, — произнес Иахин–Воаз одними губами.

Ага, сказала стена. Играй сам с собой.

Иахин–Воаз отвернулся от нее. Народ шел обедать. Мысль о еде вызвала у него тошноту, запах еды, шедший из столовой, был оскорбителен. Несомненно, лев был все еще там. Теперь он будет ждать до самого конца. Каждый захочет покормить его, поглазеть на него, поделиться им. Нет, нет, нет.

Туго завернутый принес свою тарелку к самым окнам. «Кис–кис», — позвал он льва. Трое других подошли и смотрели через его плечо. Один, человек с круглым белым лицом, обернулся на Иахин–Воаза и что‑то сказал другим. Они засмеялись.

Иахин–Воаз почувствовал, как в нем закипает беспредельный гнев, нарастают бесконечные «нет». С криком бросился он на группу у окна, разбросал их в стороны и выскочил на лужайку.

31

Прибыв в город, Воаз–Иахин остановился у знакомых своей новой подруги. Когда он сказал им, что его отец, возможно, продает карты, они посоветовали ему поместить объявление в еженедельнике книготорговли, что он и сделал.

Он приобрел необходимую одежду, недорогую гитару и каждый день спускался в метро петь и играть. Заработанные на лайнере деньги помогли бы ему продержаться несколько месяцев, но он хотел пробыть здесь столько, сколько нужно, и на это ему нужны были дополнительные деньги.

Его объявление должны были напечатать не раньше будущей недели, а пока он ежедневно пел под гитару на двух станциях метро. Он составил свой график так, чтобы быть на одной станции, когда люди идут на работу, и на другой, когда они возвращаются домой. Каждый день он отправлялся на новые станции в надежде встретить Иахин–Воаза. У каждой станции был свой звук и своя атмосфера. Иные выглядели так, словно Иахин–Воаза здесь найти было невозможно, другие обещали такую возможность. Воаз–Иахин составил список последних. Если ответа на его объявление не будет, он станет играть только на этих станциях.

Объявление появилось, но никаких телефонных звонков или писем, адресованных Воаз–Иахину, за ним не последовало. Он продолжал свой гитарный маршрут, каждый день пробуя новые станции. Он зарабатывал достаточно денег, чтобы снять дешевую комнату и жить до тех пор, пока не найдет своего отца. Его больше не волновал вопрос, откуда ему стало известно, что его отец живет в этом городе. Он чувствовал это как данность. Каждый день он справлялся о звонках или письмах, но ничего не было.

Его ухо уже привыкло к реву приезжающих и отъезжающих поездов, к непрерывному звуку приближающихся и удаляющихся шагов, голосам, эху. Он пел песни своей страны — о колодце, маслинах, овцах на холмах, о пустыне, апельсиновой роще, — его голос и его гитара отдавались эхом в проходах и лестничных маршах, протянувшихся под огромным городом.

Воаз–Иахин поместил в газете другое объявление и подписался на саму газету, продолжая с гитарой обследовать все новые и новые станции метро. У него появились постоянные клиенты. На каждой станции те же самые лица день за днем улыбались ему, бросая монетки в футляр из‑под гитары. Он возвращал им улыбку, благодарил, но не более. По утрам он видел солнечный свет, а по вечерам — как тот угасает. Громадный город над его головой был необъятен всем тем, на что указывали пути его карты карт. Мосты пересекали реку, птицы кружили над площадями, а Воаз–Иахин все жил под землей и пел в проходах и на лестничных маршах. Он не произносил слова «лев» вслух с тех пор, как его подвез к порту водитель фургона.

Воаз–Иахин обнаружил, что он меньше думает словами, чем до этого. Его разум просто был, и в нем были люди, бывшие с ним рядом, и время, в котором он жил. Звуки, голоса, лица, тела, места, свет и тьма приходили и уходили.

У него не возникало никакого сексуального желания, он не хотел ни с кем разговаривать, ничего не читал. По вечерам он сидел в своей комнатке, ничего ровным счетом не делая. Порой он тихонько наигрывал на гитаре, импровизируя мелодии, но чаще у него не было никакого желания ни выпускать что‑либо наружу, ни впускать что‑то внутрь. Все мысли и вопросы, что сидели в нем, вели внутри него свои тихие разговоры, к которым он не питал ни малейшего внимания. Ощущение пустоты, рвущейся к чему‑то, превратилось в холодное ожидание.

Иногда ночами он гулял по улицам. На площадях под ногами шуршали листья. Статуи были освещены. Часто он ловил себя на том, что ни о чем не думает. Ему перестало быть важным, кто смотрит сквозь глазницы его лица, кто заглядывает внутрь. Никакой амулет не украшал его шею, в руке он не нес никакого волшебного камня. Он ничего не нес. Он был. Время текло сквозь него беспрепятственно.

Однажды Воаз–Иахин спустился в метро, поставил футляр из‑под гитары перед собой и принялся настраивать гитару. Однако он заиграл не сразу.