Лев Толстой. Драма и величие любви. Опыт метафизической биографии - [223]

Архив Ольги Алексеевны сгорел вместе с бумагами Марии Александровны в 1910 году. В одном из писем Душкин цитирует ее письмо, написанное за полтора месяца до смерти.[462] Не могу не привести его:

«Добрый Леонид Евсеевич, из письма М.А. Вы узнаете, что много скверного пришлось нам пережить за это время. До сих пор не можем забыть наших животных, которые составляли радость нашей жизни. И никакой надежды нет завести хоть одну корову, прежде ресурс наш составляли в переписке, а теперь и его нет. Очень все это грустно. – Что Вы нам так давно не писали?… Прощайте, дорогой Леонид Евсеевич, очень устала, была сегодня пешком в Сочи, т. е. сделала 8 верст. От всей души любящая Вас О. Баршева».

Обстоятельства были сильнее его и, даже получив такое письмо, Леонид Евсеевич не мог стронуться с места и только «смотришь издали по дороге от вокзала идет фаэтон, и кажется, то Вы, то О.А., и что-то упадет в сердце». Смерть Ольги Алексеевны особым образом потрясла его. Он понял: «…оставаться мне в той жизни, которой живу мне уже нельзя – я гибну, я погиб – искупить свою вину чем можно искуплять грехи…»

После смерти Ольги Алексеевны перед Марией Александровной встал вопрос: как, с кем и где жить без нее? Одно время она предполагала побыть с духоборами, но набирались люди, которые готовы были работать вместе с ней в тех же краях, где она поселилась. Первый среди них был, конечно, Душкин. Она была бы рада, если возможно, жить вместе именно с Душкиным. Об этом ее письмо Толстому от 21 апреля 1893 года:

«Дорогой мой Лев Николаевич, послала Вам письмо Душкина, прочтите, и скажите, и помогите, что и как делать. Здесь, в 20 верстах от Марьи Федоровны, я хотела снять домик, сарай для скота, а земли бери, сколько хочешь, по три рубля за десятину. Да и земля-то какая, как раз по моим силам, чернозем с песком, так и рассыпается, как мак. Корову хорошую купить можно за 25 и 30 руб. Топливо – солома и кизяк, 5 руб., говорят, достаточно на весь год. Ну, словом, все хорошо – и по деньгам и около хороших людей, да вот беда: евреям ни в Кубанской, ни в Терской, ни в Донской области нельзя жить, всех выселили. А принять православие (Душкину) для этого, я в мыслях не могу допустить. Ведь, храни Бог, да ему тяжело покажется работать (он крайне больной человек), захочет испытать другое что, он тогда замучается, что сознательно пошел на компромисс. Я и не знаю, как была бы рада жить с ним, с Леонтьевым, – он тоже пишет и непременно хочет ко мне приехать, – а как сделать с Душкиным – не знаю. Писала я Леонтьеву, чтобы он узнал, можно ли евреям жить в окрестностях Полтавы, так как в Полтаве-то знаю, их не гонят; не хотелось бы мне очень перебираться в города, а пожалуй, придется, уж лучше в городе жить, чем ему принимать православие. Нет, ничего не хочу придумывать, а буду ждать, что Вы скажите, Вам виднее, чем нам».

Подумать только: Мария Александровна готова жить в городе, в Полтаве, где евреем разрешено селиться – лишь бы быть с Леонидом Евсеевичем и лишь бы ему, ради того, чтобы быть с ней, не пришлось кривить душой. Впрочем, Душкин не был правоверным евреем и, будучи последователем Толстого, «верил во Христа». Принимая православие, он изменял не религии предков, а толстовству.

Надо сказать еще и то, что к этому времени судьба Душкина в Баку совсем не по его вине сложилась крайне неудачно. Его прогнали с завода, где работал он и его брат, и ему пришлось идти работать в лавку. «Я хожу на службу: я один служащий у купца хозяина – и он зорко следит, чтобы не даром платить мне 50 рублей, – пишет он Марии Александровне. – Я веду у него книги, произвожу расчет, получаю и выдаю деньги – и каждый шаг мой он видит – и для того, чтобы угодить ему, я должен всего себя с разумом и мыслями, душой и чувствами служить ему и войти в его интересы – всё это до того отуманивает, что положительно не сознаешь себя…» Дома же «не хватает на хлеб, – хозяину, у которого служу, задолжал 90 рублей, а жить нечем, и дома в семье разлад – все страдают, и все винят друг друга, – и тут ненавидишь, и жалеешь».

Жизнь стала загонять его в тупик как раз в пору личностного рождения. Неуместное и мучительное состояние. В первое время личностно рожденный мужчина испытывает особой силы потребность прибиться к человеку одного с ним стиля одухотворенности, но находящегося в отношении его на более высокой ступени духовного развития. Черткову, Хилкову, Алехину, Бирюкову на этом подъеме Пути восхождения помог Лев Толстой, и они на всю или на значительную часть жизни прибились к нему. Леониду Евсеевичу Душкину в эту же пору жизни стала необходима Мария Александровна Шмидт, и он решил прибиться к ней, больной женщине на 20 лет старше его, чтобы жить с ней общей духовной и трудовой жизнью, помогая ей в ее немощах и черпая от нее душевные силы.

Его письмо к ней от 15 апреля 1893 года.

«Дорогая милая сестра, когда я прощался с Вами при отъезде из Сочи – я увидел луч Бога в Ваших глазах. Ничего подобного я никогда не видел, и этот момент с такой ясностью стоит передо мною – и запечатлелся в душе моей – я долго смотрел, как уходили от меня – и я чувствовал, что Вы всегда, где бы я ни был и чтобы ни делал, будете со мной. – Вот настало время – внутренний голос говорит мне: иди служи и помогай ей и учись жить, она спасет тебя. Я не знаю как, где и чем, но я решил, что буду жить с Вами и Вы поможете снять тяжести греха и спасете меня. Во имя Бога умоляю Вас, не оставляйте меня. – Я сегодня хотел поехать к Вам, но утром встал и решил написать Вам. Никакие препятствия – ничто не может остановить меня, ибо я чувствую, что это настоящее дело. От меня требуется, чтобы я принял православие – ну и пусть поп крестит меня – мне все равно теперь – это так неважно – перед тем, что я должен делать. Семья – нас 3 брата, две сестры и отец и мать. Я знаю, они все взрослые и проживут без меня, без моей помощи. Мы жили, я помогал и не помог им никому, но сам погиб – и мне остается еще возможность выпутаться, освободиться от оков, и я хочу, хочу это во что бы то ни стало, и только от Вас зависит. Вы пишете, что могли бы удержать аренду – но что 50 рублей в год трудно платить. Я могу приехать в Сочи со 100 рублями. Вы знаете, что плохой я работник по своим физическим силам, но мы все вместе с хохловскими могли бы работать, а если не хватило бы кой когда десять-двадцать рублей, брат всегда мне поможет – это одно. 2-е – я мог бы поступить на службу, где-нибудь, в каком-либо городе на 25–30 рублей, а Вы бы взяли девочку-сиротку на воспитание – и кругом людей везде всегда много Божьего дела есть. – 3-е. Отдохните, поправьтесь и приезжайте в Баку, и тут Вы можете устроиться, но мне кажется, пока я при семье, мне невозможно будет вырваться от той жизни, которой живу, – да эти два года опьяняющей работы я далеко пошел назад – не говоря уже о том, что по одежде я барином стал. Я с нового года вот уже 4 месяца ем мясо и со времени эпидемии пью перед обедом рюмку водки – и сплю после обеда и превратился в одного их тех многих людей, которые всю жизнь проживают так, не подозревая, что давно уже умерли – и я мертвый, – но