Лев Толстой. Драма и величие любви. Опыт метафизической биографии - [188]
Уехав по своим делам, герой чеховского рассказа постоянно держал в себе ее образ. «Я не думал о ней, но точно легкая тень ее лежала на моей душе». Через несколько месяцев он встретился с ней, и «опять то же самое неотразимое, бьющее впечатление красоты и милых ласковых глаз, и опять то же чувство близости… Ее взгляд, изящная, благородная рука, которую она подавала мне, ее домашнее платье, прическа, голос, шаги всякий раз производили на меня все то же впечатление чего-то нового, необыкновенного в моей жизни и важного».
Чеховское описание предчувствия своей сторгии так ярко, что у читателя нет сомнений в том, что героев действительно ожидало то благо, которое предвещало их чувство. Но обратите внимание на такие слова рассказчика: прошли годы «и теперь бы я затруднился определить, что, собственно, в ней было такого необыкновенного, что мне так понравилось в ней». Почему же? Не потому, что исчезло воспоминание о «чувстве близости», о котором он сам только что поведал нам. А потому, что в его зрительной памяти поблек ее женский образ. Это очень важно.
Это только по расхожим представлениям предсторгическая или сторгическая связь возникает ниоткуда, из «ничего» и беспричинно. В высшей душе женщины изначально должно содержаться что-то такое, что способно притягивать к себе из все-общедуховного поля некоторое сторгическое образование, которое желанно для ее сторгической воли и по ее качествам пригодно стать соединяющим звеном будущей сторгии. Это не какое-то качество или свойство высшей души самой по себе, а нечто так или иначе воздействующее на ее свойства и качества, некоторое принадлежащее высшей душе «сторгическое место», возникшее не в процессе ее формирования и развития в человеке, а высеянное в высшую душу вместе с нею (см. выше гл. 24).
Нельзя сказать, что женщина создает сторгическую Встречу. Но именно она стремится или не стремится вывести состоявшуюся встречу на сторгический уровень. Бывает, что он вроде бы всем хорош, да не любит его она, то есть не желает впускать его на свое сторгическое место. Это глубинное женское чувство совершенно иррационально. Оно-то и создает впечатление непознаваемости тайны позыва влюбления.
Вынужденность женской сторгической судьбы происходит оттого, что сторгическое место в ее душе не может быть пустым и настойчиво требует реализации. Выдержать это давление так трудно, что женщина, бывает, предлагает его кому попало, кто возьмет. Что за досада: основная сторгическая нагрузка человеческой жизни падает на женщину, сторгическая судьба которой вынуждена…
Предсторгическое влюбление необходимо для того, чтобы пробить души и тем самым дать простор сторгическому месту, создать для него канал, связующий высшие души мужчины и женщины. Собственно сторгический рост начинается только тогда, когда сторгическое место высшей души женщины заполняется. С этого момента женщина приняла свою или чужую сторгию на попечение.
До сторгической поры жизни, сопряжена ли она с личностным рождением или нет, мужская душа, как правило, не в состоянии проникнуть в сторгическое место женщины, во всяком случае, его высшая душа недостаточно созрела до этого. В любви личностного рождения мужчина жаждет найти свое, ему предназначенное женское сторгическое место и начинает охоту не него. Когда мужчина идет на свою сторгию, он полностью обращен к женщине, стремится жить ее жизнью, прошедшей и настоящей. Помню знакомого, физика по образованию, который в любви личностного рождения стал серьезно изучать медицину, чтобы быть ближе к интересам своей жены-хирурга. Жажда слиться душою с любимой женщиной нередко приводит мужскую душу к слепоте на свою и чужую сторгию и может стать роковой для него.
Мужская сторгическая воля – это всегда воля к овладению сторгическим местом женщины. Каждый стремящийся к сторгии мужчина пытается узреть сторгическое место в образе женщины. Душа мужчины ждет мгновения узнавания своего сторгического места в женском образе и чаще всего, конечно, обманывается.
Желанное сторгическое место в душе женщины мужчина зрит в чертах и выражении лица женщины, в ее женском облике и воспринимает сторгическое место неотделимо от ее образа и через него. Его прозрение в свою сторгию это прежде всего прозрение в буквальном смысле слова: в то, что он видит глазами, прозрение в ее вид. Это, конечно, тайна, а не прихоти мужского вкуса. Сторгическое место женщины переживается мужской душою не иначе как в женском облике, неотделимо от женского образа. Предвестник своей сторгии, «чувство близости» неразрывно совмещено и не возникает отдельно от «неотразимого, бьющего впечатления красоты и милых ласковых глаз». Это-то впечатление у героя Чехова и стерлось с годами, оставив не живое и потому тягостное воспоминание об ушедшей душевной близости с той, которую он полюбил.
Если сторгическая судьба чеховских героев распорядилась бы иначе, и они, как желали, жили вместе и смогли осуществить свою сторгию, то ее живой женский образ вплоть до глубокой старости олицетворял для него их сторгическую свитость. До конца дней он любил бы этот ее образ, и любил совершенно особенно, как еще не умел любить его в молодости. Что-то в загадочном образе любимой действительно несет и сторгическое место, и сторгическую любовь, и сторгическое существо от своей сторгии. Этот образ и любят иначе, уже не только, как женщины, но – как икону. Впрочем, и любовь личностного рождения заставляет воспринимать женщину как «мою мадонну». Так было у Пушкина, так было и у Толстого.
