Лев правосудия - [20]

Открывшая мне дверь женщина казалась знакомой и в то же время чужой. Отправляясь в Африку, Моника подстригла свои светлые волосы даже короче прежнего, вместо «польки» сделала «под мальчика». Ее кожа хорошо притягивала загар, поэтому Моника всегда выглядела так, будто только что возвратилась из двухнедельного морского круиза. Она была не слишком высокой, где-то метр шестьдесят, и на ее спортивной фигуре никогда не сказывались те деликатесы, которые она готовила.

Теперешняя Моника выглядела замученной. Под густым загаром угадывалась болезненная бледность. Морщинки вокруг глаз и рта углубились не от частых улыбок, а от чего-то иного. Выгоревшие до белизны волосы были стянуты в два жидких хвостика по сторонам головы. Моника стала совсем хрупкой; когда мы обнялись, она на ощупь показалась мне почти истощенной.

— Привет, Хилья! Как прекрасно, что ты быстро пришла. Проходи.

Моника снова обратилась ко мне по-фински. Как следует шведский я выучила, только когда работала на нее. В детстве, в Восточной Финляндии, а потом в Нью-Йорке моему школьному шведскому не было применения, и поначалу он был для меня именно языком Моники. Потом он стал также и языком Давида, причем настолько сильно ассоциировался с ним, что отдельные слова вызывали у меня в голове образ Давида, его интонацию. Иногда это было радостно, иногда мучительно. Даже лучше, что Моника говорила сейчас по-фински.

Квартира дома в стиле модерн была неожиданно ярко обставлена. Кузен Моники собирал струнные музыкальные инструменты и изображения Будды, и я опасалась, как бы чего не разбить. Я села на низкую софу, обитую шелком, Моника осторожно опустилась на другую такую же напротив меня.

— Чай уже настаивается, — сказала она. — Ты же по-прежнему предпочитаешь чай, а не кофе?

Сейчас мне не помешала бы рюмка чего-нибудь покрепче. Моника осторожно устраивалась с ногами на диване, и было тяжело смотреть на ее замедленные движения.

— Мне казалось, ты пробудешь в Тоскане довольно долго. Во всяком случае, так я поняла из твоего электронного письма.

— Не всегда получается так, как планируешь. Давид опять выкинул фокус с исчезновением.

— Что ты имеешь в виду? — Моника резко вздохнула и вздрогнула, как от боли.

Я не знала, что именно стоит рассказывать. Со стороны мои поступки выглядели безответственными и безрассудными. Возможно, самым лучшим было бы связаться сначала с официальными лицами — или официальным лицом. Я же не могла оставить исчезновение Давида без последствий.

— Давид взял и пропал. У него все время земля горит под ногами. И он не признается, кто у него на хвосте.

Я не рискнула рассказывать Монике всю правду о Давиде и его делах по телефону или электронной почте, так как сообщения очень легко могут попасть не в те руки. На прошлое Рождество я отправила ей посылку, в которую спрятала письмо. Там я в основных чертах описала род деятельности Давида, конечно же не называя его по имени.

— Давид не доверяет мне, и сколько ни разговаривай об этом, слова ничего не изменят. А ты? Что заставило тебя вернуться в Финляндию?

Моника с трудом встала; казалось, у нее нет сил разогнуться.

— Чай, наверное, уже заварился. Я на минутку.

Несмотря на многочисленные ковры на полу гостиной, было слышно, как шаркают ее сандалии. На паркете в коридоре шаги Моники издавали совсем странный звук — будто она каталась по паркету на коньках. Может, нужно пойти помочь? Издали, вероятно из кухни, послышался стук: что-то упало, но не разбилось. Вскоре Моника принесла поднос: чайник, две чашки с блюдцами, розеточка с медом и тарелка с печеньем. Но Моника едва держала свою ношу, словно та весила килограммов двадцать. Я поднялась, взяла у нее поднос и поставила на журнальный столик. Руки у Моники тряслись от напряжения.

— Ну, теперь выкладывай, что с тобой случилось!

— Я бы, конечно, рассказала, если бы только могла. — Моника грустно улыбнулась. — Никто точно не знает. Доктора в Мапуту сначала сказали, что речь идет о кишечной инфекции, потому что организм не принимает никакой пищи. Потом начали проявляться симптомы мышечной дистрофии. Я приехала в Финляндию, чтобы пройти более подробное обследование. Никак не хотела оставлять мою кухню, но Жоау обещал продолжить наше дело, даже если я не смогу вернуться.

— Жоау? — Моника упоминала имя этого мужчины в телефонных разговорах и по электронной почте, я считала, что это ее любовник.

— Жоау. — К ней вернулась грустная улыбка. — Это мой партнер. Ему сорок, он католик, у него в Мапуту жена и пятеро детей. Это, конечно, не было препятствием к нашим отношениям. Возможно, моя болезнь из-за него. Я знала, что у нас никогда не получится что-то большее. Но сердце и ум не смогли оторвать меня от этой любви. А вот тело надломилось и заставило уехать. Может, в сотнях километров от него мне удастся выздороветь.

Ее руки наконец перестали дрожать, и она наклонилась налить чай. Красный цвет ройбуша дышал саванной, по комнате поплыл умиротворяющий аромат.

— Где уж нам найти счастье с мужчинами, — усмехнулась я. — Как оценивают твое состояние доктора? Это что-то… серьезное?

— Завтра только пойду на первый прием. Ты же знаешь, я всегда избегала частных врачей! Несправедливо, что богатым доступно более качественное медицинское обслуживание. Но сейчас, когда я попала в трудную ситуацию, мой идеализм сошел на нет. Послушно несусь в «Мехиляйнен». — Моника поднесла чашку к бескровным губам. — Но я вовсе не сижу без дела в ожидании приговора врачей. Хочу что-нибудь придумать. Я еще в Мозамбике начала узнавать о ресторанах, выставленных на продажу. Собираюсь открыть «Чез Моник» снова. За время моего отсутствия экологически чистая пища и национальная кухня стали настоящим трендом, так что спрос будет достаточный. Сейчас пытаюсь придумать, как соединить нехитрые африканские блюда с финскими крестьянскими традициями.