Летят сквозь годы - [6]

Однажды в отряде Тане и Марусе поручили написать плакат. Они раздобыли бумагу, краски, кисточку и отправились в сарай. Туда же явился и Виктор. По очереди, старательно выводя каждую букву, они написали красной краской: «Церковный звон — для старух и ворон». Встал вопрос: где же спрятать плакат до следующего дня? После долгих колебаний Таня решила взять его к себе домой. У двери прислушалась. Тишина.

— Все в порядке. Мама спит, — шепнула она друзьям.

Чтобы не заскрипела дверь, тихо приотворила ее… И сразу забыла об осторожности. Возле кровати матери стоял священник и читал молитву. В углу, перед иконами, распростерлась сестра. Таня похолодела от мысли: «Мама умирает».

Елизавета Федоровна заметила Таню и воскликнула:

— Наконец-то ты пришла, Танюша! Батюшка давно тебя ждет.

Священник обратил внимание на рулон, который Таня держала в руках.

— Что это, дочь моя? — спросил он.

Таня смутилась, спрятала сверток за спину. Поп подошел к Тане, взял рулон из рук и развернул его. Прочел вслух:

— «Церковный звон — для старух и ворон».

Мать заплакала. Сестра — тоже. А поп стал стыдить Таню. Потом сказал Елизавете Федоровне:

— Она ни в чем не виновата. Этому теперь их учат в школе… Что поделаешь, такие времена пришли…

— Танечка, что ты наделала? Что теперь будет? Молись скорее богу, проси милости! — заголосила мать.

В Таниной душе боролись два чувства. Стать на молитву и этим успокоить мать? Или честно во всеуслышание заявить, что она вступила в пионеры и ей не к лицу слушать россказни священника, не к лицу молиться богу? Сердце у Тани разрывалось от жалости к матери, но девочка молчала, думала свою нелегкую думу…

В поддержку Елизаветы Федоровны снова выступил священник:

— И тебе не жалко матери? Ты всех прогневила. И бога. И мать родную… Молиться нужно, грехи замаливать, а не богохульствовать! Бери пример с сестры своей единоутробной. — И он ткнул пальцем в сторону Марии, которая, будто пригвожденная, стояла все время на коленях перед иконами.

Таня заплакала и сквозь слезы проговорила:

— Нельзя мне молиться. Я — пионерка! Я не верю в бога. Давно об этом маме сказала… Ты прости меня, мама, но в церковь я, хоть убей, никогда не пойду!

Елизавета Федоровна и поп ахнули, начали наперебой опять что-то говорить. Но Таня не слушала — зажала уши руками, выскочила из комнаты, забилась в уголок в коридоре.

Отец вернулся с работы поздно, а Таня все сидела и плакала. От отца она не ждала ни помощи, ни защиты. В этот поздний вечер все казалось ей мрачным и противным, как поповский слащавый голос: «Она ни в чем не виновата, этому теперь их учат в школе». Не виновата… А чего же накинулись? Особенно растревожили Таню глухие рыдания Марии; она ни слова не произнесла, но всхлипывания, доносившиеся из угла, все стояли в ушах. Разве может Таня простить себе такое: старшая сестра, вынянчившая, выкормившая ее, рыдала-надрывалась из-за ее, Танькиного, как поп сказал, «богохульства»! С богом, с церковью как-нибудь можно разделаться. Не ходить в церковь — да и все! Но в комнату-то свою из коридора идти придется. А там Мария, и так желтая, как свеча, горючими слезами исходит…

«Что делать? Как быть?» Разве девочка была в состоянии сразу решить эти вопросы? «Убежать из дому? Или изобрести такую машину, чтобы церкви по камушку рассыпались?» Какие только мысли не возникали у Тани!

А наутро надо было учить уроки, собираться в школу. После школы — не закрыты двери в родной красный уголок! Мать, конечно, разорвала тот плакат, но Таня написала новый: «Религия — опиум для народа» — и собственноручно прикрепила его на заборе против церкви. Высоко-высоко — Маруся Перемотина и Витька Кирьянов держали ее на плечах. А Витька даже сказал, что, если нужно, она и на голову ему может ногу поставить, только тапки чтобы сбросила…

Таня училась хорошо — была очень способной. Особенно она любила математику. Ребята всего двора знали: если у кого не получается задача, надо идти к Танюшке Макаровой, каждому она поможет. Мелком, кусочком кирпича на стене, щепочкой на земле Таня выписывала решение задачи, доказательство теоремы. Расскажет, сотрет, снова расскажет все сначала и, лишь убедившись, что задача понята, успокоится.

Подрастая, Таня начала с болью отмечать непорядки в семье. Елизавета Федоровна уже растеряла былую жизнерадостность. Мария доходила до исступления в молитвах. Таня с растущей неприязнью мысленно называла ее презрительным именем — монашка. Младшая сестренка Вера, еще несмышленыш, бездумно повторяла «Отче наш». Тане было некогда научить ее своим песням — ведь она так рвалась прочь из мрачного дома!

Она могла пока только уйти. И она уходила. В читальном зале библиотеки имени Чернышевского каждая книга открывала перед ней иные миры. Здесь она делала уроки, много и жадно читала Горького, Джека Лондона, Чехова, Жюля Верна. Любила стихи Пушкина, Лермонтова и особенно Маяковского. Библиотекарша удивлялась серьезности этой худенькой порывистой девочки с печальными глазами.

В остальном Таня была похожа на сверстниц. Часто с подружками она зайцем пробиралась в «свой» кинотеатр «Ударник». Просиживали там по два, по три сеанса подряд и знали каждую картину до мельчайших подробностей. Зимой, чтобы сократить путь в школу, переходили Канаву по льду. Словно на санках съезжали с горы на своих сумках, зорко следя друг за другом — кто раньше съедет.