Летучий голландец - [16]

Встал вопрос о перевыборах офицеров.

И это требование было удовлетворено: никаких перевыборов быть не могло — ни у кого из матросов не было специальных знаний. Поэтому решили переизбрать, на худой конец, Дания. Все матросы категорически протестовали против того, что Дании — товарищ капитана по оружию. Другом детства капитана Грама, его товарищем по оружию был единогласно избран Пирос. Дании был оставлен философом и пассажиром.

Оказывается, у Гамалая во внутреннем кармане мундира нашли выправленный первый приказ по кораблю. Первый приказ Гамалая гласил: «Повесить Фенелона».

Смерть Сотла

Ночью у моря была золотая вода.

По воде бегал бенгальский огонь.

Звезды были, как кристаллы марганца и марганцевого цвета.

За кораблем, как всадники, шли волны.

Воздух был темен, а луна прозрачна и шарообразна. Паруса вздыхали. Маймун спал. Впередсмотрящий Фенелон смотрел вперед. Его студенистые бакенбарды фосфоресцировали, в темноте не было заметно, что у него красный, смехотворный нос. Фенелон стоял как всегда босиком и чуть-чуть играл на барабане.

Мачты под луной были как всегда нарисованные. Вода в воде была черная, когда корабль наклонялся вправо, и золотая, когда корабль наклонялся влево. Корабль шел бесшумно, на всех парусах. На его мачтах горели живые огни.

Фенелон босиком стоял на корме. Он смотрел вперед и прислушивался, как спит лев. На палубе была роса, как на лугу.

На корме стоял и Сотл. Большая фигура мечтателя, он смотрел на луну во все свои пенсне. Сотл смотрел внимательно. Иногда его пошатывало, тогда он закрывал глаза и старался сохранить равновесие, чтобы не споткнуться. Сотл смотрел на луну и размышлял о чем-то своем и потустороннем.

Он чувствовал себя не совсем хорошо. Его подташнивало, как всегда, но сегодня особенно.

— Посмотри,— сказал Сотл,— наша луна как будто не в небе, а в воздухе!

— Что ж, небо, по-твоему,— не воздух? — сказал Фенелон.

— Конечно, небо — не воздух. Ведь небом дышат лишь птицы, а человек дышит воздухом.

— Поучись летать на самолете и тоже будешь дышать небом.

— Это твоя фантазия, Фенелон, и утешение, но утешение слабое. Ни на каком самолете никакой пилот не дышит небом. Он же сидит в герметической кабине и дышит воздухом кабины. Вот тебе небо и вот тебе воздух.

Фенелон обернулся, бакенбарды его засветились и погасли. Он сказал:

— Слушай меня, Сотл, и слушай внимательно. Брось ты эти мысли. Брось их насовсем, иначе получится, ты и сам знаешь что — получится, что это твои последние слова. Ты самый большой и самый сильный, и если ты отчаешься, то что же нам?

— Я не отчаиваюсь. Но скажи, почему тебя хотят все время повесить? Что ты такое сделал? Ведь, что бы убить, нужно иметь очень веские доказательства?

— И повесят, не волнуйся. И не потому, что они плохи, а я хорош, просто потому, что уж так повелось: кого-то обязательно нужно повесить. Как нужно есть, пить, любить, так нужно и вешать. А я еще хожу босиком и играю на барабане.

— Но ты и читаешь Библию. Скажи мне, я не читаю Библию, за что и почему меня женили на кукле? Я всю жизнь мечтал о невесте и о страстной любви, а меня женили на кукле. Я им говорил: не надо, что вы делаете? Это нехорошо! Это не по-товарищески! Но, как ты и сам знаешь, у меня теперь кукольная семья. И все говорят, что мне завидуют, да они и действительно завидуют. Вот Гамалай приходил в черных очках смотреть, какое у меня семейное счастье. Ну и счастье. Я ее распорол и опилки выбросил в море. Капитан Грам сказал: «Не ожидал я, Сотл, от своего старшего помощника таких семейных сцен. Ты кто, офицер или артист мелодрамы?» А доктор Амстен сказал, что будет теперь меня лечить, если я споткнусь, так просто, по обязанности, но без любви. Он сказал, что я подаю дурной пример команде: на глазах у всех разрушаю семью и выбрасываю свое семейное счастье за борт.

— А ты поступил бы, как Пирос. Дал бы капитану в челюсть, и он живо успокоился бы.

— Я не могу, нет. Если я ударю, то убью. А потом меня замучает совесть.

— То-то и оно,— сказал Фенелон.— У тебя со весть.

— Кто мы? — сказал Сотл. В его голосе послышались слезы.— Луна объемна, как будто совсем перед глазами. Все ее кратеры обозначены, как типографские значки. Удивительно, как луна висит сама по себе. Я знаю, что там никого нет, лишь вымпел какой-то великой державы. Уж лучше быть замороженным на луне, как вымпел, чем все время качаться в этой тошнотворной лоханке. Куда мы плывем, Фенелон, и зачем? Если тебя все хотят повесить, значит, ты самый умный, объясни мне, я сомневаюсь. Откуда мы? Ты знаешь?

— Нет, и я не знаю. Мы появились на корабле как-то в одно время и все вместе. Сначала я еще что-то помнил, как начало детства, но потом и это что-то позабыл. Все твои кто? откуда? куда? зачем? — всего лишь вопросительные местоимения и наречия. Ни один матрос этого не знает и не узнает. Иди спи, Сотл, и не мучай луну.

— А может быть, море — не море, а волшебный купол, состоящий из влаги, а под куполом и заключается вся жизнь и все приключения со счастьем вместе. Может быть, там и только там сентиментальные рыцари живут в готических замках, а для них танцуют белоснежки и Дюймовочки, а в подвалах пьют нежные вина маленькие мудрые белобородые гномы, а в театрах коломбины и пьеро, а по воскресеньям они все уезжают в гондолах на острова сокровищ, и там так естественны слова любовь, счастье, друг, хлеб, небо, отчизна, и все говорят, не оглядываясь, такими словами.