Летописцы отцовской любви - [35]

а по воскресеньям с утра Рената обычно готовила обед. Но вы можете представить себе «обед», приготовленный неопытной тринадцатилетней девочкой… (Сейчас она готовит уже хорошо, а тогда ее «обеды» нельзя было есть, но в отличие от сына я всегда пересиливал себя и еще старался хвалить ее.) В первый год после развода она еще спала в моей постели и всегда, перед тем как уснуть, склоняла голову к моему плечу, а я наблюдал, как она тщетно и так забавно борется с сонливостью. Наконец она засыпала, а я еще долго бодрствовал: слушал ее дыхание, дышал ароматом ее волос, и после всего того, что пережил до развода и потом, испытывал такой покой и мир, что не могу даже описать это.

6

Эге, не забыть бы мне про мертвяка-критика: не поверите, но через пару-тройку недель этот смрад из подвала начал помаленьку улетучиваться, а месяца через два исчез напрочь. Офигеть можно! Думаю, скорей всего, его сожрали крысы (любопытно было бы знать, не проснулся ли в них от этого так называемый критический дух и не взялись ли они остальным крысам вдалбливать, какой пражский водосток загажен художественно правильно, до глубины, а какой — всего лишь поверхностно, вот это и вовсе был бы прикол!).

Стало быть, единственная вещь, что в нашем доме воняет, это фатеровы майки, которые он всегда после своей домашней культуристки вешает в ванной комнате на сушилку. Они висят там постоянно, ибо наш фатер тренируется ежедневно. А тренируется он ежедневно с ранней юности, чтобы не быть слюнтяем и не бояться чертей (посему дед с бабушкой и отдали его в высшую военную школу — думали, армия сделает из него мужика, который уже не станет залезать под стол при виде черта с Микулашем. Эта цель была достигнута, в натуре, только отчасти: хотя черта с Микулашем папахен теперь проглатывает спокойно, зато всякий раз залезает под стол, когда сестрица приводит в дом какого-нибудь нового трахаля).

Папахен укрепляет мышцы и нынче, невзирая на то, что у нас в гостях Синди.

— Ты когда-нибудь слышал слово «гостеприимство»? — говорю я этому чудику, когда он, раздевшись перед нами, остался в одних трусах.

— Через двадцать минут я в вашем распоряжении! — Он не дал сбить себя с толку и нормально пошел упражняться.

Словом, у старого холостяка свои твердые установки, и нам с Синди ничего не остается, как сидеть ожидаючи в гостиной и слушать, как в соседней комнате он пыхтит перед открытым окном. Временами слышно, как звякают гантели.

— Идиот, правда? — говорю я, чтобы оживить разговор.

— Нет, — защищает его Синди, в натуре, — мне нравится, когда у мужчины муксулы.

— Мускулы.

— Мус-ку-лы, — старательно повторяет Синди.

Папахен возвращается примерно через пол часа. К счастью, он принял душ, но, к сожалению, и побрился и навонял этим мерзопакостным питралоном, который считает, в силу своей ограниченности, непревзойденным по благоуханию косметическим изделием для мужчин. В руке у него Синдины «Нью-Йорк таймс» — прям-таки истинный комильфо.

— Синди, — говорит он, — ты знаешь, что на следующей неделе День отцов?

— Знаю. Будет тусовка?

— Нет, у нас это не празднуют. Но тебе надо было бы купить что-нибудь и послать отцу, как по-твоему?

Синди с минуту глядит на него:

— Do you know I really love you? Give me a kiss.[39]

Но фатер целоваться не настроен, потому что меня он обычно стесняется (скорей всего, боится навредить моей нравственности).

Однако Синди наклоняется к нему, и ему ничего не остается, как чмокнуть ее в щеку.

— У вас на День отцов не дарят отцам подарки? — говорит он чуть погодя и показывает ей несколько реклам часов, галстуков, запонок и подобных хреновин.

— Дарят, — допускает Синди.

— А не стоит ли и тебе…

— Ты же знаешь, что мы с отцом не особенно любим друг друга.

Фатер обалдело отстраняется от нее.

— Но ведь это твой отец…

Синди весело вздыхает.

— Пошли ему хоть какой-нибудь пустячок, — советует ей папахен. — Да хотя бы прибор для бритья.

— Для битья! — смеется Синди. — Oh my God![40]

— Или галстук…

Синди подмигивает мне и забавно качает своей американской башкой.

И снова внимательно разглядывает фатера.

— Sometimes you are really funny,[41] — говорит она.

Я тоже так думаю.

7

Однако в пятницу после обеда М. неожиданно звонит мне. У меня мама, но, к счастью, она уже уходит.

— Одну минуту, я только провожу маму, — говорю ему радостно и весело подмигиваю маме. — Я не хочу, чтобы она слышала наш разговор, — я же ей еще не сказала, что на следующей неделе у нас свадьба.

Я кладу трубку и буквально выталкиваю маму из квартиры.

— Пока, мама, пока. Позвоню тебе. Потом все расскажу.

Как только она, несколько обиженно, закрывает за собой дверь, я бегу к телефону.

В передней мельком почему-то оглядываю себя в зеркале.

— Я уже одна, — говорю ему, едва переводя дух. — Теперь можем говорить о чем угодно — хоть об оральном сексе или там…

«Не перехватила ли я?» — в ту же секунду ужасаюсь я самой себе.

— Как это вы угадали, ради чего я позвонил? — говорит он с деланным изумлением.

Я с удовольствием слушаю его.

— Тем не менее я продолжаю думать, что еще до того нам стоит пойти куда-нибудь поужинать… — улыбаюсь я в трубку.

— Не будьте такой невыносимо консервативной…