Летописцы отцовской любви - [33]

4

Он живет в маленькой квартирке под самой крышей шикарного дома в стиле модерн. Пять этажей без лифта. Он идет впереди, идет сравнительно быстро, я стараюсь не отставать и при этом не кряхтеть. Вплоть до четвертого этажа двери всех квартир инкрустированы. Облезлая железная противопожарная дверь, через которую мы входим в его квартиру, особого доверия не вызывает.

Помимо всего, на протяжении этого альпинистского восхождения он упорно молчит.

Я ненормальная, говорю себе. Ненормальная.

Подозрительно оглядываю темную прихожую.

— Вход не внушает особого доверия, да? — говорит он.

— Да, конечно, — отвечаю с облегчением.

Как только он открывает вторую дверь, картина сразу меняется. Окна квартирки выходят в парк, и она полна утреннего солнца. Я осматриваюсь: обшарпанный пробковый пол, белая встроенная кухонька, полная грязной посуды, круглый стол с интеллигентскими газетами и журналами, рабочий уголок с компьютером и принтером, большой набитый книгами антикварный шкаф, черный диван, столик с переносным телевизором и массивная двухъярусная кровать с крутой деревянной лесенкой.

Просто и вполне уютно.

Кроме того, приятно, что он не говорит фразы типа «Извините за беспорядок» или «Может, какую-нибудь музыку?» и что избегает всяких обычных клише при знакомстве. Причем настолько успешно, что я до сих пор не знаю его имени.

— Садитесь, — только говорит он.

Молча начинает готовить завтрак. Его молчание создает в комнате, конечно, определенное напряжение, но при этом мне нравится, что он не мелет языком попусту. Он включает чайник, моет чашки, тарелки и выжимает грейпфрут — для этого у него есть специальный изогнутый ножик.

— Классный нож, — отмечаю, — а я всякий раз прорезаю корку, и половина сока вытекает в тарелку.

Он кивает и собирает на стол. Затем приносит наши четыре газеты.

— Забыл, какие ваши, — говорит он. — Кажется, эти.

И подает мне.

— Нет, это ваши, — говорю я. — Если не возражаете, я возьму свои.

— Естественно, — говорит он почти без улыбки, но чувствую, что заработала один балл.

Он наливает чай, надкусывает первый пончик и действительно углубляется в чтение. Хотя, похоже, его что-то все время гнетет, но сейчас вид у него спокойный. Единственное, что в эту минуту, пожалуй, волнует его, — как бы джем не капнул на газету.

Я растерянно наблюдаю за ним и в отличие от него сосредоточиться на чтении не могу. Что будет, когда мы прочтем газеты? Он станет на меня кидаться? Разрежет меня на куски своим изогнутым ножиком? В какой-то момент я подумываю, уж не педик ли он — впрочем, я всегда мечтала дружить с каким-нибудь интеллигентным, остроумным гомосексуалистом.

Снова эта красивая улыбка.

— Хотите услышать последнее открытие журналистов-аналитиков «Лидовых новин»? — спрашивает он.

Я киваю.

— «Туристов привлекают пражские памятники старины», — читает он заголовок крупным шрифтом. — Вы могли бы такое предположить?

— Нет, — говорю я. — Это настоящее открытие…

Он снова погружается в газету, а я тем временем перевожу взгляд на три обрамленные фотографии на противоположной стене. На всех трех одна и та же юная девушка. Красивая.

Он подмечает, куда устремлен мой взгляд, но не испытывает потребности хоть как-то прокомментировать это.

— «Производители стальных труб намерены защищаться», — читает он следующий заголовок. Коротко усмехается: — Надеюсь, не трубами…

Я смеюсь.

Затем опять мы долго молча едим и читаем.

— Или послушайте вот это: «Чешские пивоварни за бортом», — наконец говорит он. — Это не журналисты, а сюрреалисты. Фокусники с метафорой. Представьте себе корабль, полный чешских пивоварен… И двух матросов, которые все эти пивные заводы запросто бросают за борт…

Я улыбаюсь.

— Могу я вас кое о чем спросить? — говорю я чуть погодя.

— Нет, — говорит он с веселой решительностью, не отрывая взгляда от газеты.

— Нет?! Что это значит? Я что, не могу вас ни о чем даже спросить?

Наконец он внимательно на меня смотрит.

— Это прекрасная ситуация. Не портите ее.

И он придвигает к себе свой грейпфрут.

— Но поймите, — возражаю я уже с некоторой досадой, — я ведь о вас ничего не знаю. Не знаю даже вашего имени.

С минуту он задумчиво смотрит на меня.

— Я вас понимаю, — говорит он. — Но в самом ли деле что-то изменится, если я вам скажу, что зовут меня, предположим, Эмиль и что служу я в Коммерческом банке и что на уик-энды езжу на дачу в Южную Чехию?

Теперь уже я разглядываю его. Изучаю его лицо.

— Вас зовут не Эмиль. И ни в каком Коммерческом банке вы не служите, — наконец заявляю я убежденно.

— В самом деле?

— В самом. Вы не тот тип. — Я смотрю на часы. — И кроме всего прочего, вы давно сидели бы в банке.

— Сегодня у меня отгул.

— Неправда. И дачи у вас тоже нет.

— А дачу, дачу я от папы получу-у-у, — затягивает он.

Мы смеемся.

— Я сижу в вашем доме и ничего о вас не знаю, — повторяю я уже с отчаянием, но на сей раз мое отчаяние — наигранное.

— Именно это и нравится мне в данной ситуации, — говорит он. — Конечно, будь я вашим отцом, это нравилось бы мне, видимо, меньше.

И мы оба снова возвращаемся к раскрытым газетам. Кое-что зачитываем вслух и комментируем особо дурацкие заголовки и статьи. Я расслабляюсь — с этим абсолютно чужим человеком мне на удивление хорошо.