Летом сорок второго - [52]

Немецкие офицеры и их работники расселись по своим местам, тронулись в дорогу. В хвосте небольшой процессии должны были ехать конюх и кладовщик. Видя, что Медков чрезмерно старательно перекладывает ящики на розвальнях и затягивает узлы, конюх осторожно спросил:

– Сергей Гаврилович, ты не едешь, что ли?

– Да куда ж я поеду с малышами? – ответил тот.

– А чего ж ты молчал, я бы тоже остался. Ну, теперь уж нельзя – хватятся, что саней нет, могут еще и вернуться. Эх, не пропадать же обоим…

Конюх догнал уехавший вперед обоз, но до рассвета снова вернулся в совхоз. Он рассказал, что у хутора Острые Могилы колонны оккупантов натолкнулись на заслон советских танков и пехоты, и пока итальянцы и мадьяры не прорвут его, немецкие офицеры не смогут двинуться дальше. Под прикрытием паники конюх незаметно покинул своих хозяев. Еще рассказал, что на момент вынужденной остановки в Острых Могилах Клейста уже не было с обозом.

Бои у «Опыта», Скорорыба и Постоялого шли не меньше двух суток. И все это время от Дона брели вереницы оккупантов. Их либо перемалывали в авангардных боях, либо брали в плен. Лишь немногим удавалось пробиться или утечь незаметными лощинами.

Глядя в окно на уходящих интервентов, Сергей Гаврилович проговорил:

– Сколько добра у баб поотобрали. А нашим ребятишкам и на двор выйти не в чем.

Ольга взглянула на брата:

– Ты что удумал?

Сергей Гаврилович отмахнулся. Выйдя на улицу, он невзначай остановился рядом с лошадью мадьяра, убежавшего до ветру, и попытался отвязать от седла шерстяную попону. Владелец лошади вырос как из-под земли. Заорав на Медкова, он огрел его батогом по спине. Сергей Гаврилович отскочил от лошади, бросился в дом, на ходу держась за обожженную спину.

Глава 31

Комбат нервно стучал огрызком карандаша по карте. Окоченевшие пальцы уже не чувствовали холода, но сильнее морозного ветра жгла душу притаившаяся среди холмов лощинка, которую нечем было прикрыть. Накануне вечером батальон с приданными ему шестью танками ворвался в Новопостояловку, а уже поздней ночью пришлось принимать «гостей». Из Скорорыба и «Опыта» на связь выходили другие подразделения 195-й танковой бригады, докладывали, что позиции удерживают. Однако отступающий противник просачивался балками и лощинами, обтекал укрепрайоны и, превращаясь в мощный поток, опять шел на запад.

Ночь и полдня заслон у Новопостояловки врастал в ледяную землю твердо, но под холмом накапливались новые ручейки, грозившие скоро стать наводнением. От Россоши пришла потрепанная под Копанками «Кунеензе», а с нею части немецкого 24-го корпуса; из Семеек, Кувшина и Нижнего Карабута, едва волоча ноги, прибыла деморализованная и не бывавшая в крупных боях «Виченза»; из Белогорья и Басовки – бойкая «Тридентина»; а с севера течение прибило сюда отдельные волны мадьярской пехоты. Пестрое войско бурлило и дыбилось, готовое вновь броситься на штурм новопостояловских холмов.

Именно сейчас, в минуту затишья, перед глазами комбата всплыла недавняя картина. Два дня назад их батальон окружил хутор, где укрылось до трех сотен итальянцев. Уже подошла «катюша», и минометчики уложили на ребристые швеллеры реактивные заряды, но выскочил мертвенно-бледный солдат и упал комбату в ноги, сбивчиво умолял не стрелять по хутору: он здешний, в хуторе его жена и дети. Комбат, воспаленный тем крайним пылом, от которого не отвернуть, чуть поколебавшись, все же рубанул рукой воздух, дав отмашку минометному наблюдателю. Воздух сотрясся от залпов. Подняв за плечи дрожавшего в рыданиях солдата, комбат крикнул ему в самое ухо:

– Разведка доложила: нет там никого! Хутор выселенный!

Солдат знал, что командир врет, и все твердил сквозь рыдания:

– Да как же я… воевать дальше… да как же… других освобождать буду, когда своих…

«Катюша» проутюжила хутор, и тот вспыхнул с нескольких концов. Уцелевшие итальянцы кинулись навстречу красноармейцам с поднятыми руками. Из окна крепкого рубленого дома лупанула пулеметная очередь. С десяток сдавшихся, падая, зарылись в снег, другие продолжали бежать, на ходу указывая в полыхавшее оранжевым светом окно:

– Ньиемец! Ньиемец!..

Пришлось закинуть в окно две гранаты.

Итальянцев переловили и собрали в колонну на краю горевшего хутора. Комбату доложили, что обошлось почти без потерь, только при штурме злополучного дома убит один и ранены двое. Еще сказали, что среди трупов нет ни баб, ни детишек, одни погибшие итальянцы, хутор и вправду оказался безлюдным. Это, конечно, обрадовало бы солдата-хуторянина, что просил у комбата милости для родного гнезда, но он-то и оказался тем единственным погибшим бойцом.

Комбат через вестового вызвал одного из ротных. Пристроившись на завалинке покосившейся хаты и расправив карту на жестяном корыте, перевернутом вверх дном, комбат объяснял:

– Видишь балку?

– Вроде как и хуторок имеется, – присмотревшись, ответил ротный.

– От хутора одно название. Был я там утром. Два сарая да три кошары. Остальное погорело, да немец на блиндажи растащил. В общем, набери у себя человек десять. Я Витюху своего за резервами послал. Возьмет кашеваров, водительскую братию да ремонтников с санитарами. Десятка два с половиной наберется. Витюху во главе поставлю и – туда. Пусть держат.