Лето страха - [2]

Мой отец был управляющим — для большей точности, должность его называлась «директор полевых работ в отделении цитрусовых» — на ранчо, принадлежавшем компании «Санблест», что находилось в нашем же Апельсиновом округе. За время пребывания его в этой должности произошло превращение «Санблест» из чисто фермерского хозяйства в компанию по сдаче земли в аренду для обработки. Позднее, в шестидесятых годах, хозяева стали распродавать цитрусовые рощи. Со все растущей горечью наблюдал отец за тем, как гибнет его королевство. Я хорошо помню отца уже в последние дни рабочей деятельности — высокий, жилистый, он все так же объезжал на лошади свои владения. В седле он всегда возвышался гордо, был по-военному подтянут, хотя это и не производило уже ни на кого никакого впечатления. Но он упрямо хотел всем, и прежде всего себе самому, показать, что постепенный распад его империи не заставит его почувствовать себя незначительным и униженным.

Однако в глубине его души это все же происходило: с каждым сезоном ему становилось все тяжелее и все больше узлов завязывалось в нем.

Пять лет назад отец наконец вышел в отставку и со всей семьей перебрался в самый уединенный каньон. Каньон назывался Трабуко (испанское название примитивного огнестрельного оружия, завезенного в наш округ поселенцами в 1700-х годах).

Сейчас отец живет в маленькой холодной хижине, приютившейся в глубине Трабуко, под сенью любимых вековых дубов.

Материнская ветвь нашей семьи несет по жизни способность к сосредоточению в себе, склонность к чему унаследовал и я, как, впрочем, и тайную тягу к беспорядку, а также недоверие к той власти, которая в данный момент управляет страной, причем все эти качества, должен признаться, прячутся не очень глубоко за мирной, кроткой внешностью (следует отметить, что именно эти качества существенно осложнили мою карьеру сотрудника правоохранительных органов). Воспитывалась мать на ферме и была единственным ребенком. Часы проводила она в одиночестве, питаясь собственным воображением и довольствуясь обществом козленка по имени Арчи. Сказать, что она воспитала в себе черты человека, надеющегося только на себя, было бы явным преуменьшением: большинство из происходящих в жизни событий моя мать считала бесцеремонным вторжением в ее внутренний, тайный мир, в котором в течение долгих лет своего детства она обитала лишь со своим Арчи. Среднюю школу закончила сравнительно рано. Сразу после получения аттестата она закрыла глаза, ткнула пальцем в карту Соединенных Штатов и обнаружила, что попала им в Денвер. С семнадцати лет и жила там, в помещении Христианского союза женской молодежи, работая секретаршей и время от времени подрабатывая манекенщицей в универмаге Дэниелса и Фишера. Однажды в полдень отец увидел ее через окно магазина и влюбился. Через два месяца они поженились и перебрались в Калифорнию, к месту его работы. А еще через год на свет появился отпрыск — Рассел Пол Монро. Я уверен, свыше было предначертано — то, что родители разошлись и стали жить каждый сам по себе, хотя и отделяло их друг от друга всего несколько миль. Разъехавшись, оба стали утверждать, что наконец-то обрели счастье и вполне довольны жизнью, чего никогда не говорили, пока жили под одной крышей. Мне хочется думать, что, расставшись, они все же почувствовали себя одинокими, но вполне возможно, это всего лишь мои сыновьи надежды на то, что и по сей день родители любили бы друг друга. Мать умерла три года назад, в возрасте пятидесяти пяти лет, спустя ровно год после развода. Умерла во сне, скорее всего от аневризмы. Все равно я не дал бы согласия на вскрытие. И отец просил не вскрывать. Сама мысль, допускающая возможность вторжения врачей в мозг этой в высшей степени замкнутой женщины, казалась нам с отцом зверством. Да и потом, с давних пор она страдала от гипертонии.

* * *

Сейчас на дворе зима, но эта зима совсем не такая, какими были прежние зимы, — ни здесь, в доме, где я живу со своей женой, ни двумя милями южнее отсюда — в городке Лагуна-Бич, где произошло так много всего в это лето, ни где-либо в другой части нашего округа, жители которого до этого лета гордились местом своего проживания: тем, что в нем процветает военная промышленность (называют это «производством аэрокосмического оборудования»), тем, что есть у нас «Диснейуорлд», тем, что аэропорт назван в честь Джона Уэйна[1], и тем, что здесь едва ли не самые высокие цены на недвижимость.

Все изменилось теперь: лето страха открыло нам истину о нас самих — во всех нас таится что-то такое, не зависящее от нашего сознания, что постепенно зреет в нас и разрастается в нечто ужасное, ужасное...

Полуночный Глаз — я обнародовал его имя в печати — был отнюдь не первым нашим порождением подобного рода. Апельсиновый округ имеет солидный список преступников, совершивших много убийств. Но раньше... мы всегда позволяли себе относиться к ним как к каким-то хищникам, которые навязывали себя и свои жуткие поступки обществу. Вы наверняка слышали о подобных чудовищах. Наверняка читали о взломах жилищ, удушениях, резне, об оглушающих дозах наркотиков, подмешанных в пиво, предложенное случайным встречным, о пентаграммах на ладонях бродяг, об отравленных и поруганных останках тел военнослужащих, порубленных на части как говядина, а затем засунутых в сумки и выброшенных на обочины дорог или за территорию национального парка, который является естественной границей нашего округа (близко к нему живет сейчас мой отец).