А когда я задумывала эту поэму, я жила совершенно одна, за городом, варила себе овсяную кашу на плитке. Да, я обязательно выступлю, немного расскажу о себе. И спою, конечно!»
По телевизору она всегда внимательно следила за знаменитостями и видела, как иной раз они нескладно ведут себя. Ну почти как она перед матерью, перед Олегом Семенычем…
Года два назад ей казалось, она сможет стать любой — кем только захочет. Но два года — это огромный срок, особенно с двенадцати до четырнадцати. И Яна поняла, что никогда не сможет, например, стать балериной — годы ушли. И не станет художницей: она не умела рисовать. Постепенно к ней подкрадывалось опасное чувство, опасное! И однажды она вдруг поняла, что не имеет того, что имеют люди из телевизора, — таланта.
Как это — таланта? А очень просто: пробежаться пальцами по клавишам, чтобы все замерли с первого звука, или упасть под ударом картонного кинжала, или… да любое, даже самое легкое. Например, приблизить лицо к самому телеэкрану и, подыгрывая себе на гитаре, спеть «Бьется в тесной печурке огонь…»
Вернее, так Яна думала, что это самое легкое. Потом она попробовала, и у нее ничего не получилось. То есть настолько ничего, что она поняла: не получится и после ста репетиций!
И еще она заметила одну больно поразившую ее вещь. Знаменитость скажет или совершит какую-нибудь неуклюжесть, а тот, который с ней разговаривает, только засмеется. И даже словно обрадуется, словно даже восхитится ее неуклюжестью. А вовсе не скажет: «Да господи! Научи́тесь же вы не махать руками, будто утопающий».
На такие мелочи просто не обращали внимания. Потому что знаменитости умели главное.
И вот когда она поняла это, когда поняла она, что никому не интересна со своим выдающимся поведением, ей стало худо. Стала она, по выражению старшей пионервожатой Ани, крученая-верченая. И взяла однажды у Илюшки сигарету, сказав: «Я давно на этом кайф славливаю». Ну и тому подобное. Словно мстила себе. Так с горя иногда пускаются в пляс — до изнеможения. Лишь бы не упасть, не расплакаться… Хотя, наверное, опять она слишком переоценивала себя. Но все-таки что-то похожее действительно было.
Наутро она поднялась как ни в чем не бывало. Обычная Яна — резковатая, с изучающими глазами из-под челки, готовая то заговорить с тобой, то обсмеять. Маша из презрения, но в основном из трусости обходила ее стороной.
Коля Кусков стал объяснять здоровенному Лучику, как надо заправлять постель. Яна секунду понаблюдала эту нелепую, с ее точки зрения, сцену, потом произнесла голосом учительницы:
— Ребята, ребята! Сначала прожуйте, потом говорите.
Наследница Шереметьева!
А Коля Кусков от неожиданности проглотил свою жевательную конфету…
В середине дня она столкнулась с начальником.
— Ну что, Яна, думаешь делать?
— А что вы мне можете предложить?
— Хм… — сказал начальник. — В таком случае подумаю.
Вечером он говорил о ней на планерке.
— С этой красавицей как-то у нас неблагополучно.
— Крутится она, вертится… — сказала Аня.
— По-моему, она больше не курит. — Коля посмотрел на Валерию Павловну.
— Ну, еще не хватало! — громыхнул начальник. — А вот скажите мне… Все мы ее так или иначе наблюдаем… Вот скажите: кому она из вас нравится?
— Только не мне, — сказал доктор.
Остальные молчали.
— Плохо. — Начальник постукал карандашом об стол.
— Мне она нравится! — сказала Валерия Павловна.
На следующее утро сборный отряд лагеря пошел на операцию под названием «Зябрик». В переводе с маяченского это значило: «Золотые яблоки — работа и качество». Короче говоря, отряд отправлялся «пахать» заброшенный сад.
Естественно, реальную работу могли выдать в основном отряды первый и второй (на них и возлагалась главная надежда). Но дело это было почетное, престижное, интересное, новое. И в сборный включили представителей от всего лагеря. Для «зябриков» придумали эмблему — такую странноватую птичку с лопатой вместо клюва и с граблями вместо хвоста. Сделали знамя: на малиновом поле крупнопородный золотой зябрик…
Построились, развернули знамя, ударили дробь в перевернутую кверху дном лейку… Яна Алова, скрестив на груди руки, словно Наполеон Первый, наблюдала за этой картиной с крыльца первого отряда.
— Ну в чем дело-то, Янка?!
Она спокойно отколола «зябрика» от своей рубашки:
— Каждая курящая девочка может быть иногда нездорова. За справками, как сказал Олег Семеныч, обращаться к лагерному врачу.
Коля покраснел от досады. Он был, в сущности говоря, простой веселый парень, всего лишь на пять лет старше Яны. И терпеть не мог всяких таких штук!
— Яна! — громко позвала Валерия Павловна. — Зря ты так себя ведешь! — И Валерия Павловна отвернулась, чтоб не видеть, как Яна пожмет плечами: «Я больна». Наследница Шеремета!
— Ну что это! — сказал Коля с лимонно-гневной физиономией.
— А зачем она такая нам нужна? — громко, чтоб слышал отряд, ответила Валерия Павловна. — «Зябрик»! Шагом марш! — И запела: — Через две, через две зимы-и, через две, через две весны-и…
— Соберем, — подхватил народ, — соберем могучий урожай! Запомни! Через две…
Правду сказать, Яна скоро пожалела о своем фокусе. Ну осталась — что тут хорошего? Зачем вообще тогда в лагерь ездить?
