Используя известные имена Ахиллеса, Елены, Париса и других мифических героев, придумав для динамики действия персонажей, в том числе таких значительных, как Гектор[3], брат Париса, а также опираясь на упоминаемые в сказаниях эпизоды Троянской войны, Гомер умело живописал верхушке греческого общества и простолюдинам героические батальные и исторические сцены, что ему прекрасно удавалось.
Вот пример его впечатляющих стихов:
…Он из сынов многочисленных был у Приама юнейший, Старцев любимейший сын.
…Вскрикнув, он пал на колена; глаза его тьма окружила Чёрная; внутренность к чреву руками прижал он, поникший.
Или ещё:
…в прах Амаринкид
Грянулся, руки дрожащие к милым друзьям простирая…
Известность и слава незаурядного мудрого человека стали приносить вполне реальный доход. Гомер был принимаем в высшем обществе, где его личные выступления на актуальные темы, а также постановки о Троянской войне щедро оплачивались. Когда же Гомер садился у фонтана в центре площади, то к нему шли за советом в решении трудных проблем, приглашали быть судьёй в сложных спорах.
Однако шлейф тёмной репутации не отпускал Гомера. Его слушали и восхищались, но высшее общество не могло считать его своим, тем более что из-за актёрского бродячего образа жизни он был обречён оставаться лучшим среди людей второго сорта. Даже родители не афишировали родство с ним.
Однажды при свете костра, когда звёзды казались особенно яркими и лили на Землю гипнотический свет, Гомер, словно в забытьи, почти шёпотом сказал мне, что его посещают видения о том, что потомки будут считать его великим поэтом, не оценённым при жизни. Именно по этой причине он хочет оставить память о себе — записать поэму «Илиада» о Троянской войне.
Однако зрительский успех, фортуна — явления переменчивые. Со временем они могут отвернуться. Так случилось и в этот раз. Верхушка общества пресытилась Гомером. Его выступления на площадях и мои случайные заработки обеспечивали скромное существование. Денег не всегда хватало, вдохновение иногда терялось, а привычка к опасности и остроте ощущений никуда не делась и требовала свою дань.
В разговорах мы обсуждали, не оставить ли рутину и иногда вновь возвращаться к приключениям. Пока же обосновались в афинском порту. Гомер давал представления для многочисленных путешественников. Изредка отъезжал в библиотеку, куда сдавал записанные под диктовку тексты.
В порту я занимался приёмкой и отправкой грузов. Но однажды в одиночку вынужден был ввязаться в схватку с пиратами, намеревавшимися завладеть плохо охраняемым грузом. Стычка закончилась тем, что едва спасся от погони, когда мою лодку разбило о скалу осенним штормом и выбросило на отмель. Найдя лодку, пираты дождались утра и долго ходили по береговой линии в поисках тела.
Я отсиживался в зарослях и слышал разговоры о том, что они отомстят мне. Когда, соблюдая меры предосторожности, по суше вернулся к нашему жилищу, Гомера там уже не было.
Тут я вспомнил о недавнем предложении богатого владельца оливковых плантаций стать управляющим в его хозяйстве. Пришёл к нему и был принят на службу. Впервые зажил, ни в чём не нуждаясь. Иногда у меня появлялось необычное состояние удовлетворённости размеренным существованием.
Стали вызывать интерес оздоровительные, а не боевые системы физических упражнений. Я не мог понять новые ощущения. Что это? Признак наступающей старости или норма спокойной жизни, которую мы ищем?
Вскоре до меня стали доходить слухи о Гомере. К нам на усадьбу даже заходили люди и среди прочего заводили разговор о человеке по имени Ликаон, который был слугой Гомера. Хотя по ночам мне всё ещё снились тревожные сны, я уже принял решение в пользу спокойной жизни и уклонился от пространных разговоров с этими людьми.
Но вскоре ко мне пришёл нарочный, показал перстень Гомера и сказал, что тот приглашает меня вернуться. Я ответил, что выбираю спокойную жизнь. Тогда он передал предупреждение Гомера: в течение недели не ночевать в здании усадьбы, иначе со мной может случиться беда. Я сказал хозяину, что в течение недели буду ночевать на удалённом участке плантаций, чтобы, приняв работу землеустроителей, с раннего утра дать новые указания. В ту же ночь усадьба была разграблена и сожжена. На Грецию напал передовой отряд коринфян. Началась война[4], которую вскоре стали называть коринфской колониальной экспансией.
Что же сильнее — горькая мудрость или деньги, материальное или невидимое?