Лето радужных надежд - [42]

Кто-то первый дернул хлопушку за шнур, и в воздух вылетел пестрый фонтанчик конфетти. После этого началась канонада. Оркестр по взмаху Богдана начал играть что-то торжественное. С неба сыпались конфетти. Богдан вился между толпой и оркестром, как уж, стрелял хлопушками и выкрикивал:

– Поздравим победителя всероссийского ко… Молодые тала… Будущее российского программи…

Его слова то и дело заглушали хлопки, перекрывал оркестр, что ему было только на руку: посетители парка додумали, что это все – вполне официальная городская церемония, а раз так, то один, другой человек закричали: «Ура-а!» – а затем их добродушно и зычно поддержал третий, и вот уже «ура», раскатившись на десяток голосов, грянуло на всю площадь.

Когда оно стихло, как-то сам смолк и оркестр, а в наступившей паузе кто-то спросил:

– Извините. Подвиньтесь, не вижу. Где победитель?

– Вот! – Богдан хлопнул по спине красного, как рак, выпучившего глаза Степу и заорал, указывая на него: – Степан Соловей! Браво нашему Степе! Браво-о!

Он так заразительно кричал и махал руками, улыбался и подмигивал, что снова кое-кто отозвался и поддержал своим: «Браво, браво!» – с готовностью, или лениво, или весело, звонко, глухо, громко, пробормотав краем рта – да, целый хор голосов крикнул ее внуку: «Браво». Майя не могла сдержать ни улыбки, ни слез. Она смотрела на смущенного, вытаращившегося куда-то вверх Степу, на его смеющуюся, счастливую жену, на озадаченного Ясю, прижавшегося к Юле и сунувшего палец в рот. И на устроителя всего этого бедлама, этого триумфа – на своего единственного и неповторимого сына. Богдан, почувствовав ее взгляд, обернулся и подмигнул ей, и она одними губами шепнула ему: «Браво».

Когда возгласы стихли, Богдан коротко поклонился и объявил:

– Спасибо всем, церемония окончена!

Толпа нехотя стала расходиться, превращаясь в пары и тройки, обычное кружение возле чаши фонтана. Богдан отпустил оркестр и полез в объемистую холщовую сумку, висевшую у него на плече, откуда он прежде извлекал хлопушки.

– А теперь сделаем последний «хлоп», – он достал бутылку шампанского. – Уфф, ну и жарища!

Он утер пот со лба, и на его ладони остались кружки конфетти. Еще больше их застряло в его вьющихся волосах цвета перца с солью.

– Степа, я говорил тебе: браво? – Богдан приобнял сына.

– Не, это, не припомню, – как-то криво и робко улыбаясь, сказал Степа.

– Честное слово, браво, – негромко, только ему одному ответил Богдан. – Прямо браво-брависсимо. Я горжусь тобой. Ну! За Степу!

Он ловко открутил проволоку на горлышке зеленой бутылки «Tatinger», выстрелил пробкой и, сначала отведя пенистую струю в сторону, вдруг направил ее на Степу.

Степа фыркнул от неожиданности, а затем счастливо засмеялся. Он подставил ладони под шампанское, набрал пригоршню и выплеснул себе на лицо.

– Уфф! Это хорошо. Ексель-пиксель, это хорошо! На жаре особенно, угу. Я надеюсь, оно того, шампанское сухое?

Аллея немного покачивалась под ногами Степы, как палуба. На шее и руках еще шипели и лопались пузырьки – не они сами, а память о них. Облитая «Тэтинжером» серая футболка стремительно высыхала на жаре, а возникшие на ней белесые разводы, как казалось ему, искрились серебром.

Остаток шампанского отец разлил по четырем пластиковым стаканчикам – Майе, Юле, Степе, себе. Степа выдул свой в один глоток, как воду. Прокатилось по языку, небу, гортани что-то щекочущее, кисловатое, миг – и нет его. Он чувствовал себя опьяневшим. Не от полстакана шампанского, разумеется. Земля потеряла твердость под ним в тот момент, когда из-за спин трубачей вынырнул отец и закричал: «Браво!» Отец – ему – браво. Мир сошел с ума.

Но было это хорошо.

Они шли по аллее широким рядом, как четыре мушкетера в кино, – отец взял под руку ба, а другой рукой то встрепывал Степе волосы, то стискивал ему плечо, будто продолжая говорить: молодчина ты, Степа, браво, браво, браво… Юля катила коляску с Быстрым справа от Степы, лицо у нее было чуть веселое и непроницаемое.

Они сначала колебались, искать ли места в одном из кафе, или идти на озеро в восточный конец парка, или просто побродить по центральным аллеям, а потом отец предложил: «Давайте к аттракционам! Качели-лодки – вот моя мечта. Сорок лет на них не влезал». Ни у кого больше такой же давней мечты не было, поэтому отправились к аттракционам.

Степа шел, блуждая взглядом по отдыхающим, и казалось ему, что в некоторых глазах встречал искру узнавания, что в этой толпе были те, кто оказался возле фонтана, когда с оркестром и чествованием явился отец. Флер триумфа от их группы растекался по всему парку, и на секунду Степе явилась фантастическая картина: как в самых дальних уголках парка гуляющие неожиданно для себя начинают вскрикивать «ура, ура!» – захваченные импульсами чужого праздника.

Он вдруг заметил знакомую фигуру. В пяти шагах впереди, вполоборота к ним стояла Инга, поглощенная поеданием пломбира в рожке и разглядыванием афиши концертного зала. Поверх сарафана из небеленого льна она накинула примечательный ажурный жилет – от плеч до талии одна к другой цеплялись бело-зеленые кривоватые ромашки, нечто наподобие салфеток, вязанных крючком, которыми тридцать лет назад рукодельницы украшали обеденные столы и толстые телевизоры.