Лето радужных надежд - [18]

Майя решила начать с малого – с книжного стеллажа в спальне.

Можно, например, раздарить книги. Созвать всех подруг, объявить им, что переходит на чтение с айпада (вот такой каприз на старости лет) – и берите, что хотите! Широкий жест. Отложить с десяток любимых книг, на случай если в последние дни ей захочется перечитать… Майя села на стул перед книжным стеллажом, провела глазами по полке поэтов. Между Бродским и Арсением Тарковским стоял какой-то Ласкер. Древний, потрепанный. Что за Ласкер? Ах, ну да… Толя его называл «поэтом». Очень любил.

Майя вытащила коричневый томик. Эмануил Ласкер, «Учебник шахматной игры». Еще довоенное издание. Она помнила, что внутри кое-где были пометки, подписанные юным Толей. Майя открыла книгу – и вниз белой, измятой бабочкой слетел сложенный вдвое лист.

«Дорогой мой Даня, у нас вчера опять была ссора…» – так начиналось письмо, написанное резким, убористым, будто сжатым с боков Толиным почерком. Майя стала читать дальше, хотя уже читала его. Это письмо – неоконченное, смятое – она вынула из мусорного ведра. Несколько дней раздумывала, возвращать ли его Толе, или, может быть, тайком показать Дане, или просто выбросить… А потом, как обычно это бывает, что-то случилось – то ли неприятности на работе, то ли отпуск, или еще что – и она про него забыла. Лист лежал, вложенный в недочитанный журнал, между фотографией Акрополя и статьей о карпатских партизанах. Погиб Анатолий, Даня вытянулся и окончил школу, стал бриться и водить девушек, окончил институт, сам стал отцом… Когда Майя случайно нашла это письмо, Богдан как раз разводился. «Что ему сейчас до их прежних с отцом обид?» – подумала Майя. Перечитала письмо и сунула в попавшуюся под руку книгу. И вот оно снова явилось. А не выбросить ли его?

Майя держала листок двумя пальцами. Дела давно минувших дней… Осталась ли хоть какая сила в словах, которые должны были сорок лет назад прозвучать? Нужно ли тащить их на поверхность из омута прошлого? Мнение Богдана об отце давно сложилось, может ли в нем что-то исправить один лист? И сам Богдан сложился, ни йоты в себе не хотел бы менять, и жизнь его отлита по выбранной форме…

В дверь позвонили. Соня пришла, как всегда, чуть раньше и чуть не вовремя. Майя раздраженно стукнула носком туфли по полу, сжала пальцы, комкая листок, но затем все же остановилась. Она вложила письмо обратно в книгу, а книгу положила на стол. Надо будет при случае передать ее Богдану. Скажу: это одна из любимых книг твоего отца. Почитай как-нибудь, он бы порадовался. Если Даня хотя бы откроет – то найдет и письмо. А если нет – значит, не судьба.

– Держи! – и Соня с порога протянула ей бутылку. – Мильон терзаний и пардон!

Маленькая и, как обычно, всклокоченная, с личиком любопытной синицы, Соня шагнула в прихожую и сгрузила в углу объемистый пакет.

– За что пардон? – спросила Майя, разглядывая бутылку красного болгарского вина, на которой был изображен печальный медведь, лежавший на лесной лужайке. Повод для печали у медведя был серьезный, ибо вино называлось «Медвежья кровь».

Соня поводила носочком туфли по полу, как нашкодившая девчонка. У другой дамы за семьдесят это бы смотрелось нелепо, но Соня Ольцик относилась к разряду «маленькая собачка до старости щенок» и беззастенчиво пользовалась своим обаянием девочки-старушки.

– Искупаешь вину медвежьей кровью? Ну, что ты натворила? – усмехнулась Майя.

– Я профукала твое фамильное достояние, – скромно ответила Соня и подвинула к хозяйке пакет.

Майя заглянула туда и радостно ахнула – в пакете лежал абажур! Тот самый, что когда-то висел у ее свекра, Альберта Анатольевича, на даче, потом переехал к ней домой и пять лет назад, при ремонте, был изгнан за полинялость и за то, что надоел. Тот самый абажур, которого жаждал ее неугомонный сын.

– Ну конечно! Теперь я вспомнила, что тебе его отдала! Софья, что же ты молчала?

– А потому что память как решето! – Соня вскинула руки вверх. – Я не виновата, что у меня маразм! Я отвезла его на дачу, хотела там приладить, а потом рассада, а потом град и тому подобное. Я давно про него забыла. И тут залезаю в чулан на даче – батюшки! Выходит оттуда во-от такая моль, – Соня, как рыбак, показала размеры моли, – …вытирая усы. Говорит: благодарю, мадам.

Майя понесла абажур на свет, на кухню. Через выцветший, светло-оранжевый шелк и через дыры в шелке легко лились солнечные лучи. Моль попировала на славу.

– Ну, хоть так… – задумчиво сказала Майя.

– Зальем глаза кровушкой? – подпихнула болгарскую бутылку Соня.

Был пятый час дня. Солнце било через раскрытое окно, нагревая стол, плещась в стекле и багряном вине, плавя сыр желтый и сыр с прозеленью. Другой закуски у Майи не оказалось, в холодильнике было шаром покати, ну и ладно – ерунда!

– …он меня спрашивает: мамусик, ты не устала? Я сразу вздрогнула – ну, ты понимаешь: когда это мой Митянчик интересовался, устала я или уже копыта отбросила?.. Я говорю: я свежа, как первокурсница. Нет, говорит, ты выглядишь усталой. Возьми на пару месяцев отпуск, поезжай на дачу. Я говорю: поня-атно. А с собой взять Аттилу с Годзиллой? «Не называй их так, они твои внуки!» … – говорила Соня, жестикулируя бокалом.