Лето на улице Пророков - [65]
— Я не создана мыть общественные туалеты, — прозвучал в его ушах голос матери.
— А эта женщина, которая самоотверженно, да-да, самоотверженно! чистит мои ботинки, она что, создана мыть общественные туалеты?! — услышал он собственный голос, отвечающий матери в присутствии служительницы, продолжавшей с улыбкой свою работу, для которой не была создана.
Более всего его тронула ее улыбка, с которой она отзывалась на обращения каждого, словно хозяйка, что рада подать пирожные собственной выпечки и порадовать дорогих гостей. Она производила впечатление одной из тех деликатных дщерей благородных семейств, выросших на столичных излишествах, которые под ударами жизненных невзгод вынуждены перебиваться самыми презренными заработками, поскольку не были обучены никаким практическим навыкам и профессиям, и продолжают в новом своем положении пользоваться прежними хорошими манерами, стараясь выглядеть довольными.
— Я иностранец, — сказал ей Гавриэль. — И только что попал в Париж из другой страны.
— Я тоже тут чужая, — отвечала она, подняв на него сияющий взгляд.
На вид ей было по меньшей мере лет пятьдесят, но при этом в ней сохранялось что-то от былой красоты и молодости.
— И я тоже недавно приехала сюда из моей страны.
— А я думал, что вы француженка, парижанка.
— Нет-нет, — рассмеялась она. — Я не француженка, да и не городская. Я-то, я бретонка, деревенская. Из маленькой деревушки в Бретани. Я родилась в Карнаке.
Эти слова почему-то еще больше растравили его сострадание, и когда она закончила чистку ботинок, он порылся в кармане и протянул ей полную горсть монет.
— Нет-нет! — воскликнула она и выбрала лишь причитавшиеся ей чаевые. — Все остальное немедленно спрячьте в карман!
И она начала объяснять давно известную систему начисления процентов.
— Но я хочу дать вам все, — сказал он, смущаясь еще больше.
— Не глупите, — успокоила она его. — Вы человек молодой, и эти деньги вам еще понадобятся, особенно в этом большом чужом городе. Деньги. Да, да — деньги могут дать вам главное — свободу!
— Конечно, это невыносимо… — начал он, чувствуя себя редкостным дураком, — это рабство… зависимость от туалетов…
— Вы ошибаетесь, молодой человек, — ответила она. — Никогда я еще не была такой свободной. Никогда мне еще не было так хорошо.
Ее улыбка, не покидавшая его по дороге в гостиницу, казалась ему компромиссом, смягчавшим болезненное противоречие между свободой, которая была ей дороже всего в этом мире, и зависимостью от общественного туалета, в котором ей лучше, чем было когда-либо в жизни. Видимо, тут замешано нечто глубоко религиозное в своей основе, подумал он и вспомнил рассказы о монашках, в религиозном просветлении занимающихся самой тяжелой, презренной и тошнотворной работой. Но и тут его ожидало потрясение. Снова придя к ней почистить ботинки, вовсе не нуждавшиеся в чистке, в День всех святых, он произнес нечто по поводу святых, благодаря которым даже антирелигиозно настроенные студенты пользуются днем, свободным от занятий.
— Со всеми этими святыми я не имела чести встречаться, — заметила она и, к его изумлению, добавила с простодушной улыбкой: — Но если они похожи чем-то на тех святых, с которыми я знакома, могу вас заверить, что они принесли в мир не свободу, а угнетение. Те святые, которых я знала, превратили мою жизнь в настоящий ад, из которого я вырвалась только благодаря одной женщине, считающейся у них ведьмой, языческой колдуньей.
Что это за святые, с которыми она знакома? Прекрасно знакомые ей святые — это не кто иные, как ее мать и муж. Святость ее матери прогремела не только в ее родной деревне, но и по всей епархии, по всем весям Дикого Берега и побережья залива Морбихан, и даже священник сказал о ней, после того как она пожертвовала сто тысяч на реставрацию старинной церкви, что она достойна быть причисленной к лику святых католической церкви. Большая часть земель в тех местах принадлежит ей, но дочери она отродясь не дала ни гроша на покупку конфетки у лавочника, и все это — из соображений святости. Из тех же соображений она воспитывала дочь на достоверных историях обо всех неисчислимых разновидностях адских мук, уготованных грешным душам в мире грядущем, и из тех же самых соображений святости сосватала ее единственному наследнику соседнего поместья. Муж ее свят не деяниями своими во имя своей веры, а теми деяниями, что не совершил во имя нее. Он истово верует в освобождение Бретани от французского ига. Дай ему волю, он изгнал бы французов с их языком и с их нравами из всей земли Бретонской и царил бы над нею «рукою крепкой и мышцей простертой и в славе великой» от Атлантического океана до града Нанта, как некогда Номино, великий герцог Бретонский, прославившийся на весь свет. Он бы пробудил и возбудил бретонцев, продал бы все наследственные земли и все прочее семейное достояние и купил на эти деньги ружья для освободительной войны, он бы организовал и вооружил на свои деньги целые полки бретонских рабочих и крестьян, захватил бы полицейский участок в деревне, а потом и префектуру, и весь департамент, и так далее, и так далее, пока не овладел бы всей страною и не покрыл бы себя вечной славою, только сперва следует захватить полицейский участок в деревне. И все эти славные деяния, свое жизненное предназначение, блеск своих подвигов и честь своего имени принес он в неизмеримой святости своей в жертву своей семье. Скорбью великою воскорбели его старые и больные отец и мать, прослышав, что задумал он продать все земли, а когда узнали они, что намерен он купить на вырученные деньги ружья, дабы взять штурмом полицейский участок, сделались они как громом пораженные и свет померк в их очах. Осуществи он пылающую в его сердце идею, он свел бы своих престарелых родителей в гроб, но он не тот амбициозный эгоист, что своими руками принесет собственную семью на алтарь честолюбия. Напротив — это свою жизнь, каждый миг безвозвратно и бесследно уходящей жизни своей он приносит в жертву на алтарь своей семьи, включающей после женитьбы и его жену, а в последнее время — особенно ее. Скорбь жизни своей, связанный по рукам и ногам на жертвеннике семейном, топил целый день в горьком зелье, а ночью произносил суд над женою
Давид Шахар, великий мастер описания страстей человеческих, возникающих не просто где-то, а в Иерусалиме. «Сон в ночь Таммуза» почти дословный парафраз шекспировского «Сон в летнюю ночь» – переплетения судеб, любви, измен и разочарований, завязка которых – в Иерусалиме 30-х годов, Палестине, периода британского мандата, необычном времени между двумя мировыми войнами. Художники, поэты, врачи, дипломаты – сейчас бы сказали «тусовка», тогда – «богема».Страницы романа пронизаны особой, левантийской эротикой.
Иерусалим, один из знаменитейших городов мира, все еще представляется нам необжитым и малознакомым. Вся его метафизика по-прежнему сосредоточена где-то за пределами нашей досягаемости: в археологических пластах или в заоблачных высях теологии, плохо поддающейся переводу. Для того чтобы увидеть город, на него нужно взглянуть сквозь страницы любимых книг. Такой, неотделимой от Иерусалима книгой, и является лирическая эпопея Давида Шахара «Чертог разбитых сосудов», вторая часть которой представляется сегодня русскому читателю.
В небольшом городке на севере России цепочка из незначительных, вроде бы, событий приводит к планетарной катастрофе. От авторов бестселлера "Красный бубен".
Какова природа удовольствия? Стоит ли поддаваться страсти? Грешно ли наслаждаться пороком, и что есть добро, если все захватывающие и увлекательные вещи проходят по разряду зла? В исповеди «О моем падении» (1939) Марсель Жуандо размышлял о любви, которую общество считает предосудительной. Тогда он называл себя «грешником», но вскоре его взгляд на то, что приносит наслаждение, изменился. «Для меня зачастую нет разницы между людьми и деревьями. Нежнее, чем к фруктам, свисающим с ветвей, я отношусь лишь к тем, что раскачиваются над моим Желанием».
«Песчаный берег за Торресалинасом с многочисленными лодками, вытащенными на сушу, служил местом сборища для всего хуторского люда. Растянувшиеся на животе ребятишки играли в карты под тенью судов. Старики покуривали глиняные трубки привезенные из Алжира, и разговаривали о рыбной ловле или о чудных путешествиях, предпринимавшихся в прежние времена в Гибралтар или на берег Африки прежде, чем дьяволу взбрело в голову изобрести то, что называется табачною таможнею…
Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.
Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
«Брачные узы» — типично «венский» роман, как бы случайно написанный на иврите, и описывающий граничащие с извращением отношения еврея-парвеню с австрийской аристократкой. При первой публикации в 1930 году он заслужил репутацию «скандального» и был забыт, но после второго, посмертного издания, «Брачные узы» вошли в золотой фонд ивритской и мировой литературы. Герой Фогеля — чужак в огромном городе, перекати-поле, невесть какими ветрами заброшенный на улицы Вены откуда-то с востока. Как ни хочет он быть здесь своим, город отказывается стать ему опорой.
Роман Минотавр рассказывает о буднях израильского тайного агента, в которые ворвалась всепоглощающая любовь к прекрасной девушке по имени Теа. И профессия, и время и место деятельности героя обрекают его на поиски выхода из лабиринта этнического и культурного противостояний. Биньямин Таммуз (1919, Харьков — 1989, Тель Авив) — один из ведущих израильских прозаиков, в этом увлекательном романе пересматривает увлекавшую его в молодости идеологию «Кнааним».