Лето на Парк-авеню - [75]

Шрифт
Интервал

Мы прошли в молчании по темным пустым коридорам к ней в кабинет. Я включила настольную лампу, залившую мягким светом ворох бумаг. Хелен настояла, чтобы я сложила рукописи в ее кейс – она собиралась работать над ними на выходных.

– Я позвоню мистеру Брауну и скажу, что вы выходите. И, миссис Браун, – сказала я, защелкивая ее кейс, – не ждите, пожалуйста, сегодня автобуса, езжайте на такси.

Проводив ее, я осталась в ее кабинете. Было так тихо. Я села за ее стол и провела руками по мягким подлокотникам ее креслица, пытаясь представить себе ее состояние в любой будний день. Я посмотрела на часы на ее комоде. Было почти семь. Я не могла понять, голодна я или нет, и смутно подумала, что бы такое приготовить на ужин. Или можно взять книгу и пойти в закусочную. Потом подумала, в городе ли Элейн, но решила, что в любом случае у нее наверняка уйма приглашений.

Особо не задумываясь, я сделала то, чего никогда не делала. Я сняла трубку телефона Хелен и набрала междугородный. Прижав трубку к уху, я слушала скрежет помех на линии и представляла, как звонит желтый телефон на стене кухни отцовского дома. Этот разговор будет недолгим. Не дольше обычного, но мне захотелось услышать отцовский голос.

Он взял трубку на пятый-шестой гудок.

– О, Эли, милая, – что-то гудело задним фоном, вроде блендера. – Ты в порядке? Еще нет восьми часов.

– Я в порядке. Все окей, звоню с работы.

– И тебе так можно?

– Не совсем. Я быстро. Просто хотела сказать привет. Большие планы на выходные?

Только задавая вопросы, я могла продлить разговор с ним.

– Барбекю у Голдблатов. Фэй делает картофельный салат.

– Звучит замечательно. Здесь довольно тихо. Многие уехали из города, – посмотрев в окно, на пустые улицы, я испытала приступ одиночества. – Я думала, может, приехать домой на следующих выходных? – сказала я вдруг; мне хотелось так о многом с ним поговорить, но по телефону это было невозможно. – Это будет ничего?

– Ты еще спрашиваешь? – рассмеялся он. – Приезжай. Я достану билеты на игру «Индейцев».

– Как они играют в этом году?

– А, черт-те как, – и снова засмеялся. – Но сезон только начался, – блендер загудел громче. – Подожди секунду, Эли, хорошо? – он закрыл трубку, и я услышала приглушенные голоса. – Милая, я не буду тебя задерживать, чтобы у тебя не было неприятностей.

Я зажмурилась. Мне не хотелось, чтобы он вешал трубку.

– Пап?

– Да?

– Я скучаю по тебе.

– О, ну, мы тоже по тебе скучаем, милая.

Мы? Не было никакого мы. По Фэй я не скучала. Только по отцу.


Следующим утром я сделала себе чашку растворимого кофе и села читать газету, борясь с меланхолией. Я выпила вторую чашку кофе и двадцать минут глазела из окна на Вторую авеню, завидуя веселым компаниям прохожих, строивших планы на выходные. Чего я совсем не ожидала, так это звонка от Кристофера.

– О, хорошо, что ты на месте, – сказал он, когда я взяла трубку.

– На месте. А почему ты в городе? Я думала, вы с Дафной собирались в Монреаль на выходные.

– Эй, – сказал он, пропустив мой вопрос, – как насчет понаблюдать необычную публику сегодня?

Час спустя, с фотоаппаратом в руке, я встретила Кристофера у станции метро «Вашингтон-сквер», и мы вдвоем сели на следующий поезд до Кони-Айленда.

Кони-Айленд входил в число любимых мест мамы, и, пока мы шли по Серф-авеню, я заметила «Бильярдную Уипи» и «Закусочную Джимми», о которых она мне рассказывала. Куда бы я ни посмотрела, я видела ее. Представляла, как она катается на карусели, пролетая с горящими глазами мимо зевак. Видела, как плещутся по ветру ее длинные русые волосы, когда она поднимается высоко над парком на «Колесе обозрения», и воображала, как она с бесовским оскалом решает прыгнуть с парашютом и прокатиться на «Русских горках». Она рассказывала мне, что как только они с отцом влюбились друг в друга, то стали гулять за руку по Променаду под звездным небом. Я повсюду ощущала мамино присутствие, наводя ее фотоаппарат и снимая пляж, напоминавший лоскутное одеяло из развалившихся на полотенцах отдыхающих и серферов, бултыхавшихся в прибойных волнах.

– Я не говорил тебе, что это потрясающее место, чтобы наблюдать за людьми? – сказал Кристофер.

Мимо нас прошел мужчина в раздельном женском купальнике.

Мы сбросили туфли и направились к воде, шагая вдоль берега, и прохладный океан лизал нам ноги. То и дело мы останавливались и снимали что-то интересное: пару, ласкавшуюся под пляжным зонтиком, мальчика, хихикавшего, пока друзья зарывали его в песок.

– Я рад, что застал тебя дома, – сказал он, заслоняя глаза от солнца и всматриваясь в горизонт.

– Я тоже. Но я думала, вы с Дафной собирались уехать из города.

– Ну да, просто у Дафны съемка, – сказал он, не отводя взгляда от воды. – Она снимается в рекламе. В Лос-Анджелесе. Решила остаться там на выходные.

– Ух ты, здорово. Я не была в Лос-Анджелесе. Жаль, ты не смог полететь с ней.

– Да она бы все равно была постоянно занята работой, – он пожал плечами и неловко улыбнулся. – У нее там друзья. Сказала, что хочет побыть с ними.

Он повернулся ко мне, и я увидела что-то такое в его чертах, омытых солнцем, и колышимых ветром волосах, что навела на него объектив.


Рекомендуем почитать
Боги и лишние. неГероический эпос

Можно ли стать богом? Алан – успешный сценарист популярных реалити-шоу. С просьбой написать шоу с их участием к нему обращаются неожиданные заказчики – российские олигархи. Зачем им это? И что за таинственный, волшебный город, известный только спецслужбам, ищут в Поволжье войска Новороссии, объявившей войну России? Действительно ли в этом месте уже много десятилетий ведутся секретные эксперименты, обещающие бессмертие? И почему все, что пишет Алан, сбывается? Пласты масштабной картины недалекого будущего связывает судьба одной женщины, решившей, что у нее нет судьбы и что она – хозяйка своего мира.


Княгиня Гришка. Особенности национального застолья

Автобиографическую эпопею мастера нон-фикшн Александра Гениса (“Обратный адрес”, “Камасутра книжника”, “Картинки с выставки”, “Гость”) продолжает том кулинарной прозы. Один из основателей этого жанра пишет о еде с той же страстью, юмором и любовью, что о странах, книгах и людях. “Конечно, русское застолье предпочитает то, что льется, но не ограничивается им. Невиданный репертуар закусок и неслыханный запас супов делает кухню России не беднее ее словесности. Беда в том, что обе плохо переводятся. Чаще всего у иностранцев получается «Княгиня Гришка» – так Ильф и Петров прозвали голливудские фильмы из русской истории” (Александр Генис).


Кишот

Сэм Дюшан, сочинитель шпионских романов, вдохновленный бессмертным шедевром Сервантеса, придумывает своего Дон Кихота – пожилого торговца Кишота, настоящего фаната телевидения, влюбленного в телезвезду. Вместе со своим (воображаемым) сыном Санчо Кишот пускается в полное авантюр странствие по Америке, чтобы доказать, что он достоин благосклонности своей возлюбленной. А его создатель, переживающий экзистенциальный кризис среднего возраста, проходит собственные испытания.


Блаженны нищие духом

Судьба иногда готовит человеку странные испытания: ребенок, чей отец отбывает срок на зоне, носит фамилию Блаженный. 1986 год — после Средней Азии его отправляют в Афганистан. И судьба святого приобретает новые прочтения в жизни обыкновенного русского паренька. Дар прозрения дается только взамен грядущих больших потерь. Угадаешь ли ты в сослуживце заклятого врага, пока вы оба боретесь за жизнь и стоите по одну сторону фронта? Способна ли любовь женщины вылечить раны, нанесенные войной? Счастливые финалы возможны и в наше время. Такой пронзительной истории о любви и смерти еще не знала русская проза!


Крепость

В романе «Крепость» известного отечественного писателя и философа, Владимира Кантора жизнь изображается в ее трагедийной реальности. Поэтому любой поступок человека здесь поверяется высшей ответственностью — ответственностью судьбы. «Коротенький обрывок рода - два-три звена», как писал Блок, позволяет понять движение времени. «Если бы в нашей стране существовала живая литературная критика и естественно и свободно выражалось общественное мнение, этот роман вызвал бы бурю: и хулы, и хвалы. ... С жестокой беспощадностью, позволительной только искусству, автор романа всматривается в человека - в его интимных, низменных и высоких поступках и переживаниях.


Я детству сказал до свиданья

Повесть известной писательницы Нины Платоновой «Я детству сказал до свиданья» рассказывает о Саше Булатове — трудном подростке из неблагополучной семьи, волею обстоятельств оказавшемся в исправительно-трудовой колонии. Написанная в несколько необычной манере, она привлекает внимание своей исповедальной формой, пронизана верой в человека — творца своей судьбы. Книга адресуется юношеству.