Лето без каникул - [27]

— Но ты же ничего худого не думал.

— Не думал, да получилось. Да и Русаков тут ни при чем.

— Тогда ступай в комсомол. Там о тебе раструбили — перед комсомолом и отвечай.

— Могут исключить, мама.

— Твое дело правду сказать.

Да, права мать, надо идти в райком. И он даже поднялся с крыльца. А что ж, вот возьмет и пойдет. Прямо сейчас. Но в райкоме никого нет, подумал он. И почта закрыта, не позвонишь. А Яблочкина спит, и нет ей никакого дела до переживаний Игоря Шеломова.

18

Рано утром Игорь уже был в городе. Яблочкина обрадовалась ему:

— Очень хорошо, что приехал. А я уже хотела тебя вызвать…

— Я к вам, Вера Викентьевна, по личному делу…

Но она словно не слышала и продолжала о том, что больше всего ее волновало:

— Ну и тип ваш Русаков! Как будто не плохой председатель колхоза, во всяком случае, так о нем думают в райкоме — и вдруг на тебе… Нет, если бы знать заранее, что он попытается сделать, мы бы направили ваш класс в другой колхоз.

— Вера Викентьевна, я должен вам сказать…

— Нет, ты даже не предполагаешь, что он хотел сделать. Представь себе, приехал в райком партии и там заявил, что настоящей добровольности у ребят не было и потому он объявит, что каждый может самостоятельно решить: оставаться в колхозе или нет… Ну, как тебе это нравится?

— Я больше не могу быть комсоргом…

— И неудивительно, — воскликнула Яблочкина. — С таким, как Русаков, разве можно сработаться? Но мы не пойдем у него на поводу. Нет, мы еще посмотрим, кто кого! Вот что, Игорь…

— Вера Викентьевна, все равно я не могу быть комсоргом, — упрямо сказал Игорь, решив все-таки заставить Яблочкину выслушать себя. — Не могу…

— Испугался трудностей? Русакова боишься?

— Вы меня не так понимаете. У меня к вам личное дело.

— У тебя ко мне личное, а у меня к тебе общественное. Так вот что ты должен сделать. Надо организовать коллективное заявление о вступлении всех выпускников в колхоз. Сначала остались работать в деревне, а теперь желаем быть колхозниками. Ясно, Игорь? И сразу обезоружим Русакова. А для начала собери подписи у тех, в ком ты уверен… Соберешь, дай мне знать. Общее собрание в поддержку инициаторов я проведу сама.

Яблочкина считала, что все необходимое она Шеломову сказала, и только после этого позволила себе вернуться к его личному делу. Ну что там у парня? Не подрался ли с кем? Выпил на гулянке? Она что-то слыхала, отец не помогает семье. Не об отце ли будет разговор? Ну конечно, угадала. С отца начал… Ну скорей, скорей, Игорек. Отец отцом. Но чего ты хочешь? И вдруг насторожилась.

— Что ты говоришь? Никакой идейности, никакого желания помочь колхозу у тебя не было?

— Хотел помочь семье.

— Да ты понимаешь, что говоришь?

— Я правду говорю.

— И думаешь, что достоин быть комсомольцем?

— Я не хотел обманывать… Так уж получилось.

— Плохо, Шеломов, получилось!

Яблочкина вышла из-за стола и взволнованно заходила по комнате.

— Что же мне делать? — тихо спросил Игорь.

— Опять ты о себе! Думаешь, единственное, о чем должен думать райком комсомола, как тебя наказать? А как твой обман отразится на авторитете комсомола, на движении школьников в колхозы, на закрепление ребят в Больших Пустошах? Об этом ты, конечно, не подумал… Ты же пришел с личным делом. А дело не личное. Ты не просто обманул, ты поставил под удар движение молодежи на селе.

Игорь не хотел, да и не мог защищаться. Им владело чувство обреченности, и он не сомневался, что после разговора с Яблочкиной его, конечно, исключат из комсомола. И чем реальней Игорь представлял грозящую ему опасность, тем все меньше и меньше отдавал себе отчет, а в чем, собственно говоря, его вина. А что он совершил такого, чтобы быть исключенным из комсомола? Разве он сам себя выдумал? Ведь его выдумали другие. И Русаков, и Яблочкина, и вообще все, кто решил, что он идейно остался в Больших Пустошах. А Яблочкина еще его обвиняет. Это было несправедливо и особенно возмущало.

Яблочкина вдруг умолкла, внимательно посмотрела на Шеломова и спросила примиряюще:

— Ты кому-нибудь рассказывал, о чем говорил сейчас мне?

— Только маме.

— А ребятам?

— Нет.

— И Русакову, надеюсь, тоже ничего не говорил. Смотри, Игорь, с Русаковым больше всего будь осторожен. Ну, а на меня не обижайся. Я погорячилась, всякое тут наговорила тебе. Ты, конечно, совершил ошибку… Надо было все сказать прямо. Но ведь ничего не произошло. Прежде всего — что значит быть идейным? Ты остался в Больших Пустошах, как тебе казалось, чтобы помочь матери, а за этим была идейность комсомольца. Ведь иначе сейчас ты бы не пришел в райком, тебя бы не мучила твоя ошибка… Это и есть настоящая идейность! Но она требует доказательств. И если хочешь знать, то свою идейность ты должен подтвердить в настоящем большом деле. О нем я уже тебе говорила: все выпускники, оставшиеся в деревне, должны стать колхозниками. Задание понятно?

— Понятно.

— Кто может войти в инициативную группу?

— Думаю, Андрей Кочергин…

— Еще кто?

— Нина Богданова…

— Не очень-то дисциплинированная она. Ну ничего… А как Юрий Игнашов?

— Сомневаюсь… И Тесов тоже вряд ли…

— Ничего. Потом согласятся! Еще вот есть у вас Емельян, я его фамилию забыла. Он, кажется, из Загорья. Осенью демобилизовался… Знаешь его?