Лето бабочек - [81]

Я не имела возможности думать о том, чтобы устроить дом для себя, и именно Ашкенази случайно, доброжелательно и в основном ненамеренно, научили меня всему. И эта способность вертеться самой осталась со мной до конца жизни. На самом деле, к концу жизни это спасло меня.

Эл был не совсем прав, называя Михаила мошенником. «Афина-Пресс» была основана с целью публикации работ товарищей и диссидентов, которые не могли найти себе другой дом. Короткие рассказы о женщинах, замерзающих до смерти на полях, стихи о погромах, свидетелями которых автор был в детстве, яростные баллады об убийстве Троцкого: в течение нескольких лет все это было запасом «Афины», пока продажи не сократились до такой степени, что Михаилу пришлось искать других авторов. Как я уже сказала, они к тому времени были в выигрыше, и он не видел ничего плохого в том, что авторы ему платили: он был очень прагматичен. Возможно, то, что он делал, было немного неискренним. Старый индийский полковник в отставке отправил свои мемуары о времени, проведенном в Индии, для нашего рассмотрения. Мы читали их, а потом – даже если это была самая глупая проза, какую только можно себе представить, – мы писали автору, излагая условия, на которых мы согласились бы финансировать публикацию книги. Мы покрывали расходы на печать, изготовление и редактирование, и благодарный автор платил нам от десяти до двадцати гиней.

Но мы делали наших авторов счастливыми, я в этом уверена. Вышеупомянутый индийский полковник, отставной железнодорожник с рассказом о переезде в пригород Хампстед-Гарден, увядшая красавица, переживавшая тяжелые времена с ее таинственными псевдонимами для джентльменов, чьими услугами она наслаждалась в своей квартире в Друри-лейн, – все это приветствовалось в «Афине», и фактически все давало нам деньги, либо напрямую от автора, либо потому, что иногда, как ни удивительно, книги раскупались широкой публикой. «Пингвинс» даже попросил прочитать мемуары увядшей красавицы, которыми мы очень восхищались в течение нескольких дней, а это означало, что они могли бы напечатать их в мягкой обложке, но затем они отклонили их на основании «непригодности». Мы все равно были польщены.

Единственная часть моей работы, которая была абсолютно обязательной, заключалась в том, чтобы ежедневно вырезать колонку частных объявлений в «Таймс» и оставлять ее на общем столе, чтобы мои работодатели могли прочитать, что там написано. Та же колонка, за которой я провела долгие часы в Британской библиотеке; в те дни это часто было единственным способом общения, и Ашкенази настаивали на выполнении этой задачи. Даже Миша становилась тревожной, когда я кричала, что колонка на их столе. Они склонялись над столом Михаила, просматривая напечатанное, затем вставали, он шептал: «Все хорошо» – и иногда поглаживал спину своей жены. Затем Миша возвращалась в свою комнату, свободная до конца дня, чтобы написать свои стихи и лечь в постель, разговаривая с двумя кошками, Гарпо и Гаммо.

Они были неподходящей парой, но, несомненно, были преданы друг другу. Он назвал ее Мишки, а она назвала его Жук. Она обхватывала руками его крошечную талию, чтобы он прижался к ее груди, и так они стояли минуту или около того, тихо дыша друг на друга.

Мне очень грустно вспоминать это сейчас. После окончания войны я много раз пыталась выяснить их судьбу. Только в один серый день в 1961 году в книжном магазине на Чаринг-Кросс-роуд я узнала правду. Тогда же я знала только то, что они, как и я, приехали в Лондон, чтобы сбежать, и я уважала их молчание. У всех нас были секреты.

* * *

В течение тех первых двух недель с Ашкенази я очень мало кого видела, и когда я не была занята их компанией, я часами гуляла по Лондону, оглядываясь вокруг, на пустые «Даймлерз» возле домов моды в Мейфэр, где босоногие дети бегали без присмотра в Кларкенуэлле, худощавые женщины выходили из «Савой», море котелков качалось вокруг собора Святого Павла. Я наблюдала за ночным городом, случайными и странными актами насилия или страсти: молодая бледная женщина плюнула в лицо пожилому мужчине в Сохо, который прошипел на нее «вагина» – я никогда раньше не слышала этого слова. Я видела пару, которая страстно целовалась у «Шикиз», в одном из темных дворов театра, – ее руки шарили, поспешно поднимая жесткую шелковую юбку выше пояса, его зубы и язык жадно кусали ее шею, растопырив руку, сжимая синеватую грудь, которая выпала из бюстгальтера, – я стояла и наблюдала за ними в течение нескольких секунд, мучительно кровь мчалась по венам, прежде чем я заставила себя отвернуться.

Но я редко была недовольна. Я чувствовала себя свободной, беззаботной. Я видела Эл несколько раз с момента нашей первой встречи, но ненадолго. Либо один из нас приходил, а другой уходил, либо мы были на улице и было неловко останавливаться и заводить разговор. Однажды я увидела, как Эл спорит с какой-то обиженной девушкой на ступеньках нашего здания, и поспешила войти внутрь, смутившись за них обоих. На девушке была вызывающая голубовато-фиолетовая помада, и она все время говорила: «Алейн».

– Алейн, – она стонала в какой-то сломленной манере, когда я возилась со своей собственной защелкой. – О, Алейн, пожалуйста, не будь таким.