Летние учения - [13]

Он отдал чашу Чампе. Мартиниканец чуть улыбнулся, тоже отпил и сказал:

– Род Чампа – потомки последнего царя Чаматлана Аматекуталя Безжалостного и Клеменцы Чампы, посвященной Девы. Тогда в Чаматлане уже тайно ширилось Откровение, многие принимали Веру, а жрецы и царская гвардия хватали всех, кого подозревали в отречении от кровавых чаматланских богов… Схватили и Клеменцу. Она была красавицей, и Аматекуталь возжелал сделать ее своей наложницей, а чтобы сломить ее, изнасиловал на алтаре богини Атлакатль, принеся в жертву ее девственную кровь. Клеменца родила сына и умерла в родах. А через десять лет после этого Чаматлан, последнее из языческих царств, пал под натиском Куантепека и Тиуапана. Аматекуталь, не желая признавать поражение и принимать Веру, бросился в жерло вулкана. Сын Клеменцы принял Веру и взял в честь матери имя Клемент, а когда вырос, то дал клятву, что отныне в его роду в каждом поколении будут посвященные Девы. Для нас, потомков Клемента Чампы, великая честь – исполнить эту клятву, и эту честь надо еще заслужить. Я с детства желал стать паладином, и ни разу не пожалел о том, что мое желание исполнилось.

Младшие паладины и кадеты (кроме мартиниканцев, которые как раз это прекрасно знали) смотрели на него с уважением и удивлением. А Ринальдо Чампа передал чашу Оливио. Тот осторожно принял ее, сделал глоток, ничуть не удивившись тому, что питье в чаше не обжигает. Сказал, глядя в чашу:

– Я, Оливио Вальяверде и Альбино, рожденный в законном браке от графа Модесто Вальяверде и доньи Лауры Моны Альбино и Кампаньето, пришел в Корпус от отчаяния, желая найти место, откуда меня не достанут ни наставники Ийхос Дель Маре, ни отец. А потом я понял, что это именно то место, куда я и должен был прийти, ведь Дева дала мне силы не сойти с ума и не сломаться, когда в гардемаринской школе меня избивали, насиловали, унижали, морили голодом и сутками держали голым в грязном холодном карцере.

Он отдал чашу Тонио, рассудив, что, по всей видимости, ее полагается передавать по старшинству – не возраста, а службы. Подняв глаза, заметил, что многие сотоварищи смотрят на него с уважением, даже Маттео, известный своей заносчивостью и себялюбием.

Тонио отпил, вздохнул и сказал:

– Я, Тонио Квезал, пришел в Корпус по собственному желанию. Не могу сказать, что по зову сердца, но, по крайней мере, я не сожалею, что оказался первым в нашем роду, кто решил посвятить себя Деве, пусть даже моя родня этого и не понимает...

Следующим по старшинству службы считался Жоан. Он глотнул горько-сладкого настоя:

– Я, Жоан Дельгадо, пришел в Корпус, чтобы исполнить давний обет нашего рода. Не хотел, честно говоря, очень не хотел. Но деваться было некуда. А раз пришел – то надо служить как положено, и обеты соблюдать. Дельгадо своих обещаний не меняют, наше слово твердое.

Жоан передал чашу Робертино. Тот втянул запах напитка, отпил и сказал:

– Я, Роберто Диас Сальваро и Ванцетти, пришел в Корпус по обету моих родителей. Не знаю, выбрал бы я этот путь, если бы у меня был выбор... Но я здесь, и думать о том, как могло бы быть, не имеет смысла.

Чаша перешла к Эннио, он тоже был краток:

– Я, Эннио Тоноак, как и Жоан, и сеньор Ринальдо, пришел в Корпус по семейной традиции. Для нас это большая честь, и я рад, что могу отдать свое служение Деве, как это делали многие из нашего рода.

Следующим был Бласко:

– Я, Бласко Гарсиа из мажеской сальмийской династии Гарсиа, пришел в Корпус, чтобы показать своей родне, что даже такой негодящий маг, как я, может чего-то добиться. И чтобы действительно добиться куда большего, чем работа мастером светошариков или пожарным магом.

После Бласко настала очередь Анэсти, он отпил и, пожав плечами, сказал:

– Я, Анэсти Луческу, пошел в Корпус потому, что так принято в нашем роду – младшие сыновья уходят в паладины или в священники. На этот счет нет никаких обетов, просто традиция. Да и куда еще нам деваться-то, если к семейному ремеслу способностей нет, а у семьи – денег на то, чтоб чему другому научить. Не в солдаты же идти, для нашего рода, хоть мы и не дворяне, это как-то зазорно.

Он передал чашу Луке Мерканте, история которого оказалась такой же, с той только разницей, что Лука был из доминского рода, паладинов в котором раньше не водилось.

Чаша опустела, Кавалли ее снова наполнил и вручил Алессио Эворе. Тот сделал глоток, вздохнул:

– Я, Алессио Эвора, третий сын второго сына дона Луиджи Эворы, с острова Рока Эвори в архипелаге Малых Кольяри. Остров этот можно за четыре часа пешком по берегу обойти, и половина его – голые скалы. Так что мы, младшие Эвора, с детства знали: полагаться надо будет только на самих себя. А куда податься внуку благородного, но очень бедного рода? Во флот? Спасите, боги, и помилуйте. Не хотелось всю жизнь солонину с сухарями и луком жрать и неделями суши не видеть. Так что я и пошел в паладины, а мои сестры – в инквизиторки.

Алессио отдал чашу Рамону Гонсалесу, и тот поведал почти то же самое, с поправкой на сальмийские реалии.

Наступила очередь Фабио Джантильи:

– Я ­– Фабио Джантильи, бастард домина Джантильи и дочери трактирщика Марии Гаттино. Всё, что дал мне отец – это фамилия, и честно сказать, я бы и без нее обошелся, фамилия моей матери тоже вполне достойная. Дед хотел, чтоб я дело унаследовал, но дядя и его жена были этим недовольны... ну и шпыняли меня как могли, пока дед и мать не видели. Я и решил – ну ее к черту, такую жизнь, подумал и пошел в паладины.