Летние истории - [8]

Думал он и о том, как хорошо сегодняшнее небо, и о том, что жизнь его, быть может, еще не кончена, и он, возможно, еще сумеет кем-нибудь стать, пусть даже и не художником.

С легким злорадством проскользнуло, что едва ли Саша Гурвиц целовал хоть раз девушку, и впервые Женя ощутил к нему нечто покровительственно-снисходительное.

И лишь Ирочки его мысли не коснулись не разу, может быть, ощущая некое в этом кощунство, может быть, боясь беспутной своей фантазии, а может, суеверно опасаясь сглаза или попросту не желая знать, что будет потом.

Да и кто знает, что будет потом, и кто знает, есть ли, вообще, на этом свете потом?

Никто, полагаю, не знает на это ответа, не знал его и Женя, как не знал он еще того, что пройдет всего несколько лет и нескладное тело наполнится силой, что удачно подвешенный язык заменит смазливую мордашку, но, что он знал наверное, в чем был дерзко и безоговорочно уверен, так это в том, что султанские видения навсегда ушли из детского его греха.

История вторая Провинциальная

Глава I Творческая

Вспыхнувший огонек зажигалки опалил красным кончик сигареты, зловеще осветив небритое лицо. Начинающий и очень неплохо беллетрист и переводчик — Евгений Вульф, задумчиво поскреб щетину и, щелкнув выключателем компьютера, глубокомысленно затянулся.

Направив бессмысленный взгляд в окно, отделявшее его от слезящейся петербургской ночи, Евгений задумался, ища, куда поместить почти готовый сюжет, неизбежно возвращаясь в летний месяц, проведенный в любимом прибалтийском городке.

Таинственная тишина тамошнего курорта, опустошенного границей и визами, шуршание ветра в верхушках сосен, ласковость прибоя на бесконечном пляже все это просилось стать декорацией романтичной истории.

Но смертельно не хотелось ему писать знакомых людей в знакомом пейзаже, заменяя чудо рождения живых и объемных персонажей банальным описательством. Отлично зная, что вот так, наскоком, ничего путного не выдумает, он все же напряженно старался.

Что, если, скажем, так:

Послевоенная обшарпанная коммуналка. Голодный студент — комиссованный лейтенант.

Исторический факультет.

Сосед, безногий герой, алкоголик и орденоносец.

Соседка, холодная мегера, отравляющая окружающим жизнь и наводящая ужас на всех обитателей квартиры, не исключая и героя-орденоносца, боящегося ее до панических судорог.

Студент остается без карточек (вытащили в переполненном трамвае). Он, с радужными голодными кругами в глазах, прокрадывается на кухню и хлебает наваристый борщ соседки-мегеры. Мегера заходит на кухню и разогревает остекленевшему от ужаса студенту борщ. Смотрит, как он ест, и глаза ее наполняются слезами — у нее не вернулся с войны сын-ровесник.

Вульфа, с трудом подавив тошноту, торопливо забыл про борщ вместе с героическими алкоголиками.

Породив еще парочку подобных шедевров, он обреченно потер высокий лоб и наконец решился, клятвенно, впрочем, пообещав себе населить избранный интерьер новыми людьми.

Следующим шагом надо было выбрать имя главного героя, что всегда давалось ему с трудом. Вульф протащил глаза по книжным полкам; взгляд его остановился на потрепанном собрании сочинений в синих обложках, и он произнес вслух, словно пробуя на язык, имена: Антон, Павел: Тоша, Паша, сказал он неожиданно язвительно.

Тьфу: не то: к этим именам лепились физиономии категорически не годящиеся под рождающийся образ.

— Так, еще раз, — сказал он, хотя никакого другого раза еще не было, рефлектирующий, тонкий, чувствительный, профессия, надо полагать, артистическая:

какой тут к черту Паша, Леша.

Теперь он смотрел на вдрызг истрепанный том: Федя, Миша: — нет, нет, не то:

О! Родион Романыч, — неплохо, хотя Родион, пожалуй, как-то старорежимно, а вот Роман — это то, что надо.

Однако в этот момент лицо у него скривилось: "Тоже не фонтан — Рома: Ладно, бог с ним, Рома так Рома".

Теперь фамилия, Роман, Роман: — он силился подобрать что-нибудь созвучное, — Роман Полянский. Это сочетание ему понравилось, но он с отвращением вспомнил, что ленивое воображение выцепило его из киношных титров.

Мысли продолжали крутиться возле фамилий на "ий", глаза Вульфа шарили по полкам, безжалостно коверкая фамилии.

Вересаевский, Чеховский, Лермонтовский: добравшись до Сэлинджеровского, он пришел в легкое исступление, ощущая, что продолжение в том же духе грозит тяжкой душевной болезнью.

И тут же от ярости он придумал фамилию, взявшуюся неизвестно откуда, но точно не с корешков, и показавшуюся ему вполне достойной. Страдзинский. Роман Страдзинский: могло бы быть и лучше: ладно, придумаю что-нибудь получше — поменяю.

Вульф, разумеется, превосходно знал, что стоит только герою обзавестись каким-нибудь именем, как он немедленно к нему прирастет, и не будет на свете силы, могущей их разъединить, но подобные утешения исключительно благотворно действуют на нервы.

Смущало его и явное польское происхождение: но, в конце-концов все мы интернационалисты, пусть будет поляк.

Кроме того, поляком мог быть его дедушка, тоже Роман Страдзинский, в честь которого он и был назван. Да, именно дедушка, видный хирург: нет, известный пианист: или нет, скульптор: да, точно, скульптор-реставратор, отличившийся после войны при восстановлении Петергофского парка, главный реставратор статуй в Летнем саду, лауреат Госпремии и ордена Красного Знамени.