Летчицы. Люди в погонах - [73]

– Могу… – с какой-то тихой печалью произнесла она, и в голосе ее не было слышно прежней бодрости.

Глубина быстро увеличивалась. Сначала вода дошла до колен, а через десять-пятнадцать шагов была уже до пояса, пришлось плыть. Это огорчило Растокина.

«А если и дальше так? Может, вернуться и дождаться утра? Куда плыть ночью?»

Но Тане плыть было легче, чем идти, потому что нога совсем одеревенела и ныла, а на плаву ей было лучше.

Растокин подождал Таню, поплыл рядом. Сапоги тянули книзу, сковывали движения. Он не раз собирался их сбросить, но все откладывал, жалел.

«Надо было снять на берегу и положить в вещмешок. А теперь вот мучайся, дуралей», – распекал он себя, а Таню спросил как можно мягче:

– Как ты, Танюша?

– Держусь…

– Если что – говори…

– Мне плыть лучше…

– А туфли не тянут?

– Они остались на острове…

– Как на острове?!

– А зачем? Мешают лишь…

– Жалко бросать…

– После войны подберу… – фыркнула она.

Таня и правда плыла свободно, размашисто, и Растокину приходилось выкладываться как следует, чтобы не отстать. «Ну и сапог ты, Растокин… – горько усмехнулся он. – Женщина догадалась сбросить туфли, а ты нет? – Но тут же стал утешать себя. – Она – человек гражданский, а я солдат. А что за солдат без сапог? Засмеют».

Пока он рассуждал о сапогах, Таня опередила его метров на десять, и он заработал руками, ногами изо всех сил. Но сил оказалось не так уж много, он это вскоре понял сам. Сделав несколько энергичных взмахов руками, Растокин почувствовал, что задыхается, что ему не хватает воздуха, он жадно хватал его раскрытым ртом, взмахи руками становились все реже и реже. Таня тоже устала, гребла вяло, и ее догнал Растокин.

– Давай отдохнем? – предложил он.

Таня молча перевернулась на спину, распластала руки. Рядом остановился Растокин, хотел было встать на землю, но дна ногами не достал.

«А если и дальше глубина?»

Высоко в небе висела луна. Светлая дорожка от нее слабо колебалась на воде.

Таня смотрела вверх, и вдруг ей почудилось, будто луна раздвоилась, и обе половинки ее поползли в разные стороны. Она тут же перевернулась, судорожно ухватилась за Растокина.

– Что с тобой? – встрепенулся он.

– Ничего. Пройдет. Поплыли…

Ей было плохо, голова кружилась, она еле держалась на воде. Чувствуя это, Растокин взял ее за руку, подтянул к себе, поплыли вместе.

– Крепись, Танюша, скоро берег… – выдохнул он, сплевывая попавшую в рот торфянистую воду.

У Тани началась галлюцинация. Ей чудилось, будто стоит она на берегу синего моря, солнце припекает ей голову, обжигает лучами тело, она хочет войти в холодную воду и не может двинуться с места, ноги свинцово отяжелели, пристыли к земле.

Она зовет на помощь, но рядом никого нет, лишь странные чудо-птицы безмолвно летают в голубом небе, раскачивая на веревке солнце…

– Танюша! – позвал Растокин.

Таня молчала.

Тогда он заработал руками еще яростнее, еще ожесточеннее. Сердце колотилось часто и сильно, его удары гулко отдавались в ушах.

Сделав несколько гребков, Растокин понял, что плыть дальше он не может, силы иссякли, наполненные водой сапоги неимоверно отяжелели, камнем тянули вниз.

«Неужели это конец? Неужели все?..»– отдаленно и тупо вспыхнули в голове тревожные мысли и тут же погасли…

Глава шестая

Пришел в себя Растокин на берегу, рядом лежала Таня. У него не было сил пошевелить рукой, повернуть голову, открыть глаза. Сидел, прислонившись к дереву, то и дело проваливаясь в короткое, беспокойное забытье. Но холод от мокрой одежды донимал его все сильней, и к нему постепенно возвращалось сознание.

Первым желанием было сбросить мокрую гимнастерку, согреться. Он глянул на свои голые, в ссадинах, ноги и несказанно удивился – на них не было сапог. Пошарив вокруг себя руками и не обнаружив сапог, Растокин растерялся.

«Потерял… Вот растяпа! Как же я теперь без сапог?»

Таня дышала часто, губы посинели и дрожали, ее бил озноб. Растокин почувствовал это, когда взял ее руку и стал прощупывать пульс.

«Как ей помочь? Что можно сделать? Хорошо бы разложить костер, согреться…»

Он вспомнил о своей фляжке, которую Таня перед уходом положила в сидор. Стал искать ее. Обрадовавшись, что она цела, Растокин вытащил фляжку, открутил крышку и, обжигаясь самогоном, сделал несколько глотков, чувствуя, как по телу разливается расслабляющая теплота. Приподняв голову Тани, разжал ей зубы, влил в рот самогон. Она поперхнулась, закашлялась, но жидкость проглотила. Тогда он дал еще глоток.

– Как чувствуешь себя?

Открыв глаза, Таня слабо прошептала:

– Ничего… – по ее лицу скатилась слеза.

– Все будет хорошо, все будет хорошо… – повторял Растокин, подавая ей под голову вещмешок.

Он полез в карман за пистолетом, хотел проверить его, осмотреть обойму, патроны, но натолкнулся на зажигалку. Вытащил ее, крутнул колесико – посыпались слабенькие искорки. Тогда он стал усиленно дуть на фитиль, стараясь подсушить его, и снова крутил колесико. После нескольких попыток показалось маленькое синее пламя.

– Костер! Скорей костер!

Испытывая ломоту во всем теле, Растокин кое-как приподнялся на колени, насобирал вблизи сухих листьев, сучьев, поджег их. Горьковатый запах дыма защекотал в носу. Огонек постепенно набирал силу, разгорался. Растокин торопливо собирал сухие сучья, подбрасывал в костер, не давая ему погаснуть.