Летающая В Темных Покоях, Приходящая В Ночи - [84]

Стерна ушла, ничего не узнав, но немного приободрившись оттого, что, кроме нее, еще кто-то узнал о загадочном поведении Фишеля Мазурского.

Хая-Малка же, выполнив свое обещание, поговорила с раввином. Однако рабби Хаим-Лейб сказал, что, возможно, Стерне все это вообще померещилось. После стольких лет ожидания разум несчастной мог слегка помутиться. То есть, не то чтобы она сошла с ума, но какие-то видения вполне могли быть порождены ее расстроенным воображением. Посоветовал он ребецен Хае-Малке, чтобы та поговорила со Стерной, может быть, посоветовала ей какие-то отвары. А уж он сам поговорит с Фишке-солдатом и постарается узнать, что же на самом деле происходит в его доме. Пообещать-то реб Хаим пообещал, но за делами разными про обещание свое и забыл.

И вот однажды, еще недели через две после того разговора Стерны-Двойры с Хаей-Малкой, рабби Хаим-Лейб перед сном сел за свой любимый стол у окна, положив перед собою книгу рабби Ганцфрида. На улице было вполне светло от лунного света, так что реб Хаим мог бы, наверное, и не зажигать свечу. Перед чтением он выкурил трубку, набитую душистым табаком, который выращивал в своем палисаднике, и аромат еще не выветрился.

Окно было раскрыто, ибо на днях наконец-то потеплело. Легкий ветер доносил слабые звуки, обычные для ночного местечка. Раввин чувствовал себя умиротворенно и покойно.

Почитать ему не довелось. Едва одолев две страницы убористого текста, он почувствовал, что глаза его начали слипаться, а рот распахнулся в сладком зевке. То ли от непроизвольного движения рукой, то ли по какой другой причине, только пламя свечи затрепетало и погасло.

Как уже было сказано, полная луна давала вполне достаточно света, но свет этот ничего общего не имел с теплым светом свечи, так что белизна книжной страницы обрела мертвенный призрачный оттенок. Видимо, поэтому реб Хаим ощутил неприятный холодок, пробежавший меж лопаток. Он зябко передернул плечами и с неприятным предчувствием глянул в окно.

Бондарная улица была пуста, но в самом конце ее раввин заметил некую фигуру, медленно двигавшуюся по деревянному тротуару. Временами ее укрывала тень от деревьев.

Против воли реб Хаим-Лейб приблизил лицо к окну, едва не уткнувшись носом в стекло, от которого явственно тянуло ночным холодом.

Путник меж тем поравнялся с домом раввина. Не замедляя шагов, он повернул голову, и реб Хаим узнал отставного солдата. Ничего необычного ни в лице, ни в походке Фишеля раввин не заметил. Тем не менее было нечто, его насторожившее, хотя выразить это нечто словами раввин не смог бы. Он тут же с раскаянием вспомнил забытый им рассказ Хаи-Малки о странных ночных прогулках Фишке-солдата и о том, как Стерна-Двойра пыталась проследить, куда каждую ночь ходит ее муж.

«А не окликнуть ли его? — подумал реб Хаим. — Не подозвать ли его и не спросить ли — что это вы, реб Фишель, здесь делаете и почему скрываетесь от своей жены?» Он с неохотой закрыл книгу Ганцфрида и поднялся из кресла.

Между тем, скользнув равнодушным взглядом по стеклу и даже, как показалось Хаиму-Лейбу, разглядев хозяина за стеклом, Фишке-солдат отвернулся и двинулся дальше по улице. После секундного замешательства раввин поспешно натянул сюртук и выскочил из дома, даже не озаботившись предупредить задремавшую Рейзел-Перлу.

Он пошел следом за Фишелем, как ранее шла за мужем Стерна. Правда, в отличие от Стерны, раввин ничуть не опасался, что бывший солдат его увидит, и потому не скрывался и не старался шагать беззвучно. И удивительное дело — Фишке шел медленно, с трудом передвигая ноги, а рабби Хаим-Лейб, напротив, быстро, так что даже немного запыхался, но вот расстояние между ними не сокращалось, оставалось прежним, примерно в сотню шагов.

Так прошли они друг за другом по Бондарной, повернули на Кантарную и точно так же миновали и Кантарную. И здесь на углу, точно как в рассказе Стерны, Фишель остановился. Тотчас какая-то странная сила остановила раввина, не дав ему двигаться с места до тех пор, пока Фишель, оглядевшись, не пошел дальше. А дальше прошли они по улице Николаевской, но не до конца, а до лавки стекольщика Меира Гринблатта. С Николаевской Фишель (и реб Хаим за ним следом) свернул в Сотников переулок, соединявший Николаевскую с Екатерининской. А уж по Екатерининской дошли они до окраины, за которой располагалось старое кладбище. Но не то, на котором яворицкие евреи хоронили земляков, родственников своих и близких, прибранных Господом, а другое, заброшенное, где уже давно никто никого не хоронил.

Реб Хаим не то чтобы испугался, но почувствовал себя неуютно. Тем не менее, когда Фишель решительно двинулся в сторону кладбища, раввин не менее решительно пошел за ним, повторяя вполголоса строки 91-го Псалома, который, как известно, защищает от нечистой силы: «Он спасет тебя от капкана, от мора губительного, Он укроет тебя крылом, под сенью крыл… Не будешь бояться ни угрозы в ночи, ни стрелы, летящей днем… Ни мора, крадущегося во мраке, ни болезни, свирепствующей в полдень…»[42]

Фишель остановился у развалин на краю кладбища, которые остались от старого «бес-тохора», где обмывали тела покойных перед погребением. В ту же минуту раздался удар грома, но шедший словно бы не сверху, с неба, а совсем даже напротив — откуда-то из-под земли. Следом — еще удар. И земля содрогнулась, а реб Хаим едва устоял на ногах, но при том вновь и вновь читал он спасительный Псалом.